В недобрый час попал я в Великий Город. Дождь сорвал гладиаторские бои, и горячечная жажда легкой крови копилась теперь в стенах Города зловещей досадой. Даже промокшие до костей псы, прибившись вплотную к стенам, под козырьки крыш, не затихли, а судорожно взвывали вслед.
Моя судьба - попадать в дурные истории, когда справедливость остается утверждать не силой молитвы и грозного пророческого жеста, а силой и точностью удара.
На площади в Велии я протиснулся через толпу возбужденных зевак, которым небесная вода была нипочем. Я увидел, как несколько плебеев из вольноотпущенных избивают рабов - носильщиков паланкина. Сам паланкин был опрокинут. Его хозяин - пожилой, благородный человек в сенаторской тоге с алым кантом, видно, только что поднялся на ноги, - вся его тога была в грязи. Он, тяжело опершись на борт паланкина и прижав другую руку к животу, слабым голосом звал на помощь. Толпа отвечала ему хмельным хохотом и свистом.
Позднее я узнал, что надругались над Гнеем Аврелием Масветом, одним из сенаторов, неугодных Александру Северу, вернее, не ему - он был настолько мягок, что и муха едва ли могла стать ему неугодной, - а его свирепой матушке Мамее.
Центурионы, обязанные прекратить это позорное действо, будто нарочно попрятались, и я без труда нашел глазами истинных вдохновителей избиения: трое преторианцев с дурными ухмылками на лицах стояли поодаль, в колоннаде храма.
Я обернул кулак кожаным ремнем и уложил по очереди всех подкупленных драчунов. Одного из них, вытянувшего из-за спины нож, пришлось искупать в сточной канаве.
Толпа, подавшись назад, затихла и начала редеть.
Я помог сенатору добраться до дома, назвал ему свое имя, а от приглашения и денег отказался.
За мной следили, не скрываясь.
Едва я спустился с порога сенаторского дома и повернул за угол, как трое зачинщиков преградили мне путь. Первому же преторианскому ублюдку, показавшему мне железо, я выбил зубы. Остальные поостереглись и исчезли.
Дальнейшее знакомство с Римом не предвещало ничего хорошего, и я, запутывая следы, к концу дня выбрался на свободу.
Соляная дорога повела меня на север.
Еще утром, входя в южные врата Рима, я мечтал скорее вдохнуть тепло родных очагов. Своего очага у меня не было - я вспоминал очаги моих танаисских друзей и даже костры Газарна.
Но у истока Соляной дороги мое настроение переменилось. Теперь меня вновь ожидало долгое странствие.
Почти не сворачивая в сторону, я прошел Рецию, Верхнюю Германию, Бельгику и остановился лишь в Британии, на валу Адриана. Я обозревал страны и народы, кормясь лекарским делом. Обратный мой путь лежал через Норик, Далмацию, Эпир. Я посетил утихшие Афины, переправился в Азию, побывал в Эфесе, прошел Галатию и Каппадокию и наконец омыл ноги понтийской водой в порту Синопы.
Я заглянул через Эвксинский Понт в мою родную Фанагорию, и сердце мое сжалось. Ремесло матроса-охранника увело меня в далекие пути - это же ремесло возвращало меня на родину.
Я задержался на день в Фанагории. Я прошел мимо высокого дома из песчаника, где мать баюкала меня и отец заглядывал издали, от окна, в мою колыбель.
Я поднялся на откос и посмотрел на море и небо. Перехватило горло, и я не сдержал слез. И когда в глазах поплыло, море перемешалось с небом и солнце растеклось лучистыми стрелами, я различил внизу белый хитон моей матери. Я качнулся вперед - и побежал. Я бежал, задыхаясь, я отрывался от песка и летел, летел вперед - в ласковые, любимые руки...
Лишь холодные волны прибоя привели меня в чувство.
Через час я уже стоял на корабле, отплывавшем в Меотиду.
Я шагнул на берег, у Танаиса, в то самое место, откуда девять лет назад ступил на корабельную лесенку. Изношенные в отрепье сапоги Газарна хранились в моей дорожной суме.
Перед городскими воротами я помолился Аполлону и бросил с моста в ров несколько денариев.
Никто меня не узнал, и никто со мной не поздоровался.
В доме Набайота жил теперь Иеремия, его племянник. Как чужой человек, спросил я рабов о бывшем хозяине и узнал, что он уже два года как отплыл в царство мертвых. Наследство досталось племяннику, а двести денариев дожидались некоего Эвмара, сына Бисальта.
Я усмехнулся и пошел прочь. Вскоре я встретил начальника городской стражи, и он вспомнил меня. Мы за час стали друзьями, выпили в ближайшей таверне, и он разрешил мне переночевать на одной из западных башен.