- Довольно дружеских объятий. - Он чуть опустил меч. - Запомнил, как спастись от позора?
- Да... - с облегчением выдохнул германец.
- Боги - свидетели.
Эвмар резким толчком отбросил германца в сторону и, вскочив на ноги, одним прыжком кинулся в промежуток между амбарами.
Две стрелы, пущенные вдогон лишь в угрозу, без ясного прицела и твердого намерения поразить, тихо свистнули рядом, чиркнули по стенам, и одна своим оперением скользнула по плечу Эвмара.
Германец не заметил их полета. Невольно проводив взглядом Эвмара, он прислонился к ограде козьего загона и стал разминать шею... Его акинак еще долго лежал на земле. Потом германец присел к стене и погрузился в тревожную дремоту. Он почти не закрывал глаз, но, казалось, не замечал вокруг никого - ни теней своих "гениев", ни робко подходивших к нему собак.
С восходом солнца он поднялся на ноги, спустился к побережью, обмыл лицо меотийской водой, соскреб с шеи запекшуюся кровь и медленным, нетвердым шагом направился вверх, к Городу, уже чувствуя на себе сквозь городские ворота, сквозь стены и железные врата дома "отца" фиаса пристальный и немилосердный взгляд старого жреца.
"Отец" фиаса принял германца прямым взором.
- Ты струсил перед магом, и он легко закабалил твою голову, - холодно произнес он. - Ты достоин позора... Теперь ты - раб Прорицателя.
Германец дрогнул и побледнел, невольно сжав рукой ножны.
- Я никогда не был рабом, - едва сдерживая ярость, выговорил он.
- Не был... - усмехнулся старый жрец, бросив взгляд в сторону, где в сумраке коридора застыл, весь в один миг напружинившись, Скил-Метатель.
- Прорицатель велел передать тебе, отец, - чуть помедлив, хмуро проговорил Гуллаф. - Он сказал, что всех спущенных на него псов будет обращать на хозяев.
Жрец вздрогнул, невольно подняв руку, словно желая отвести в сторону невидимый занавес.
Несколько мгновений спустя он уже винил себя за неуместный жест. Но жест был сделан, и старый жрец, дрогнув от слов германца, вспомнил о его значении слишком поздно...
Из глубины сумрачного коридора уже летел тяжелый кинжал, рассекая воздух со свистом ястребиного крыла. Он канул в спину германца чуть ниже шеи. Силой удара Гуллафа бросило вперед, он опрокинул треногу со светильником и упал плашмя на ковер.
На глазах жреца светильник с головкой сатира раскололся, и фитиль, треща и вспыхивая, поплыл в растекающейся по полу лужице оливкого масла.
Со стоном Гуллаф повернулся на бок.
- Скоро... сам подохнешь... как грязный пес, - со страшным клекотом в горле выговорил он.
- Что? - невольно переспросил старый жрец, силясь унять озноб - холод накатывал волнами, отнимая руки и коробя пальцы: "О Великий Серапис, кто пришел ко мне - смерть или страх?"
Глаза германца подернулись мутной пеленой, он задышал шумно и тяжело, выталкивая изо рта темную пену.
Старый жрец повернул голову: Скил, оказавшись рядом с длинным синдским мечом наготове, вопросительно посмотрел на господина.
- Он мучается, - тихо сказал старый жрец и отвернулся. - Освободи его.
Но, отвернувшись, старый жрец встретился с подобострастным взглядом другого "слуги фиаса", Плисфена.
- Отец, - Плисфен улыбался. - Добрые вести. В Городе на одного мертвеца больше.
- Что? - сказал старый жрец; мгновением позже он отступил на шаг назад. - Собачьей крови! Немедля. Пока он не остыл...
"Страх догнал тебя, старый ворон", - снова подумал жрец.
Движением руки он отогнал стражников, взявшихся было вынести мертвое тело.
Плисфен вернулся с сосудом.
- Плесни на него, - старый жрец указал на лежащего германца.
Плисфен повиновался.
Некоторое время старый жрец стоял недвижно, словно в растерянности, и вдруг рывком вытянул перед собой обе руки.
- Теперь - мне на руки.
Плисфен выпучил глаза.
- Отец... - испуганно пробормотал он.
- Исполняй, - злобно повелел жрец.
Плисфен робко плеснул ему на руки нечистой жидкости.
Старый жрец смотрел на свои оскверненные пальцы и едва различал их в мутном мельтешении теней и предметов. Озноб не унимался. "О, Высочайший, зачем ты наказываешь меня тем, что я полжизни изгонял из своей души, что я ненавидел более всего, еще когда был завистливым юнцом?"
- Сколько грязи... - поморщившись, вздохнул старый жрец.
Скил уже стоял рядом с водой и полотенцем. Стражники уже выносили труп из дома. Двое рабов уже ползали по полу с мокрой соломой.
- Отец, радостные вести, - снова решился Плисфен. - Ты не покараешь меня за то, что говорю без позволения... Римляне уходят, отец. Туллий Менофил забирает легион обратно в Мезию. Новый цезарь хочет вывести все вексилляции из Боспора.