Николай даже танцевал с одной девчонкой с косичками, Лизой, или Лиззи по-ихнему. Ничего такая, конопатая и улыбается всё время. А когда вальс играли, удивился, что так мало народу в круг танцевать пошло. Оказалось, никто и не умел толком. А Катаев с ребятами потом ещё и спросили:
— Где это ты так вальсировать наловчился? Да ещё с такой военной выправкой?
— В армии, — коротко ответил Николай.
И сразу прочь пошёл из Пентагона. И сестру домой шуганул: мол, поздно уже.
— Ты чего, Колька? — она состроила недовольное лицо. — Рано же!
— Иди домой, а то уши надеру, — нахмурился он. — И на машине не покатаю.
И ушёл. Потому что не учили их вальсу в армии. А учили другого Николая в Киевском танко-техническом училище. И он прекрасно помнил тот праздничный бал, когда пришли местные девушки: за тёмным окном летели редкие хлопья снега, а о войне говорить никому не хотелось. Оркестр в фойе играл вальс-бостон, «Вальс на сопках Манчжурии» и «В прифронтовом лесу». Курсанты танцевали под музыку, смеялись вместе с кудрявыми девчонками, и было главное для каждого — не уронить при всем честном народе в фойе честь командира Красной армии…
А как про такое расскажешь своим ребятам с работы? Рассказать об этом можно было только одному человеку. Майору НКВД Григорию Петровичу.
Майор-сторож тогда сразу обрисовал ситуацию:
— Докладывать будешь всё лично мне, подробно. Секретарь будет записывать, вести протокол.
— А если не стану, — хмыкнул Николай, — что, посадишь?
Петрович почесал затылок и Николаю сразу представилось, как тот поправляет форменную фуражку.
— Знаешь, сколько я здесь шпионов за три года поймал?
Николай молчал.
— Шесть, — сказал Петрович. — И все сюда лезут, на Урал. Вишь, им тут мёдом намазано. Тут же танки, машины делают. И все шпионы думают, что они самые умные, мол, никто из не раскроет. Кто на Англию работает, кто на Францию. Теперь вот американцы эти… А ты вот мне про Германию интересное расскажешь.
— Думаешь, я — шпион?
Петрович покачал головой.
— Какой из тебя шпион… Ты — как стекло прозрачный. Но информатор хороший. Сведения ценные можешь Родине дать. Зачем же сажать тебя? Да и кому ещё ты расскажешь? За дурака ведь посчитают в лучшем случае. А если попадёшь к кому дурнее меня, то точно посадят. Прямо в землю. Я же у тебя только сказки твои слушаю. А ты мне помогаешь Родину защищать. Чтобы не было, как у тебя там: на бумаге целый механизированный корпус, а на деле войну проиграли и куча людей в плену… Как ты сказал, что за война?
— Вторая мировая… Тогда отца моего в партию пусть вернут, — твёрдо сказал Николай. — Вычистили ни за что, а он кровь за Родину проливал!
— Всё б вам, Закусиным, закусываться чуть что не по-вашему! — проворчал Петрович. — Думаешь, не ходили к бате твоему делегаты? Не просили восстановиться в партии?
Николай удивился:
— Он ни о чём таком не говорил.
— Потому что упёрся, как баран, — сердито буркнул Петрович. — Я, говорит, в такую партию в жизнь не вступлю, в которой партизан вычищают!.. И много такого наговорил, что не надо бы ему, и правда, в партию…
Уговор был такой, что как только свежий сон или Николай что вспомнит, сразу идёт к Петровичу. А если нет такой возможности, кладёт гаечный ключ на тринадцать на окошко сторожки, там уже Степан в чёрных нарукавниках сам свяжется.
Вот и сидели они теперь по вечерам втроём в сторожке: майор, Николай и молчаливый секретарь — тощий парень в очках с толстенными линзами и чёрных сатиновых нарукавниках. Николай рассказывал, Петрович выспрашивал детали, Степан скрупулёзно записывал.
— Там, в Офлаге, пленные с голоду с ума сходить стали, — говорил Николай. — Кто-то сбежать пытался, кто-то на забор с током кидался — всё одно смерть. Потом немцы на работу набирать стали. Кого брали, тот сытый приходил, говорил, кормят там, на работе-то… А как работать на врага? Они, значит, наших там убивают, а мы им тут помогать будем? — он тяжело вздохнул. — Так с ребятами и рассуждали в бараке. А жрать-то нечего. Баландой не наешься. Последний ремень сварили в чьей-то каске. И дядь Гриша тогда сказал: «Так, мужики! Не на немцев идём работать. На себя. Чтоб выжить. И чтобы с немцем воевать. Потому что полудохлые всё равно сделать ничего не сможем». Так и пошли мы работать. Организовали нас в рабочую команду номер семнадцать. Народ мы подобрали так, чтобы все свои, чтоб без предателей.