Ренар отмахивался от продолжающей навязываться помощи, морщился и вежливо просил мадам отсесть на другое сиденье, потому что зачем же непременно тесно, вместе и рядом, если есть из чего выбирать?
Оттирал влажными салфетками безнадежно пропахшее пальто, обдумывал, как и сколько его теперь придется отстирывать, одновременно с этим пытаясь нашептать несчастному Чернышу, всё отчаяннее бледнеющему заострившимся болезненным лицом, что:
— Ну же, хороший мой, не думай об этом, это всё мелочи, ерунда, ты только, главное, не смотри вниз. Приедем домой — я всё застираю. Просто не думай, хорошо? Нет, нет, в окно, пожалуйста, не смотри тоже — не надо, сам же знаешь, что хуже будет.
Кристап мучнел, вымучивался, хватался сведенными пальцами за спинку переднего сиденья, от каждого нового встряха обесцвечиваясь лишь только больше, запрокидывая жадно хватающую ртом кислород голову, жалобно скуля, облизывая вспененным языком обветренные губы.
Челка налипла на взмокший лоб, сердце колотилось так, что Ренар даже сквозь слои одежды четко чувствовал его обезумевшие толчки.
— Не могу… здесь воняет… сильно… жратвой… мерзкой жратвой. Воздуха… нет. Меня сейчас… сейчас…
— Тихо, хороший мой. Тихо, ну же… Пожалуйста. Я здесь, я с тобой, всё хорошо, слышишь? Сейчас всё успокоится, сейчас… Потерпи еще немного, я очень тебя прошу. Ради меня потерпи, ладно? — Пальцами под подбородок, попытаться уговорить вернуть голову в прежнее — более-менее безопасное — положение, огладить мокреющие жаром щеки, уши, шею, вместе с тем свободной рукой стараясь разжидить застоявшийся воздух торопливо стащенной, яростливо машущей взад и вперед, вверх и вниз перчаткой. — Мне негде здесь взять для тебя таблеток, счастье мое, и лучше бы нам поскорее приехать домой, чем менять очередную маршрутку…
Они и в самом деле сменили их уже с четыре штуки: Ренар пытался и надеялся, время последнего рейса скоропостижно уходило, а Чернышу посиделки на свежем воздухе на пользу почему-то в упор не шли; иной же транспорт категорически растворился, избрав именно в этот день и этот вечер обойти стороной все мало-мальски болдерайские перипетии.
— Да не могу… я… Воняет… воняет здесь… Неужели сам не… чувствуешь…? Блевать как… несет…
— Да знаю, знаю, чувствую я всё, но ты все равно потерпи, умоляю тебя. Здесь пахнет еще и кофе — попробуй лучше сконцентрироваться на нем, идет? Главное, не двигайся и не… Боже, ты у меня совсем вспотел… Тебе настолько жарко, Кристи? Какого черта ты раньше не сказал?
Кристап сбивчиво и виновато кивнул, тут же об этом пожалел, с новым стоном привалившись спиной к прошитой синей и красной геометрикой кресельной спинке. Почувствовал, как Белый, продолжая ласково с ним разговаривать, пытаясь хоть как-нибудь отвлечь не просто от рвотного приступа — да и черт бы с ним, — а от сжимающего за виски полуобморока, потянулся к пуговицам, расстегивая те почти рывками, освобождая молнию, чуть отодвигая, снимая с шеи удушливый шарф, оглаживая залитую по́том поблескивающую кожу.
От касания приблудившегося слабого сквозняка стало капелькой легче, но почти в ту же секунду несчастный водитель, опять выруливший не туда, куда ему выруливать в принципе полагалось, резко опомнился, зычно ругнулся, маршрутку шатнуло вправо, глаза Кристапа распахнулись, щеки покрылись нехорошими синими пятнышками, губы предсмертно булькнули приближающейся к финишу рвотой.
— Его же мать… Вы не могли бы вести ровнее, пожалуйста?! Здесь человеку и без вашей езды совсем плохо!
— Ага…
— Спасибо. Погоди, погоди, хороший мой. Давай вот так. Попробуй вытянуть ноги, не сгибай их и смотри только в эту точку, понял? Вот… умница… Сейчас, через каких-нибудь десять минут мы уже подъедем. Выйдем пораньше, пройдемся лишние полчаса пешком. Осталось дождаться моста, и… Да что вам всё нужно?! Я же уже попросил отсесть! Вон там — видите? — есть абсолютно свободное место! Мы бы с радостью заняли его сами, но, боюсь, сейчас уже никак не можем этого сделать. Поэтому не могли бы вы…
Кристап, поймавший сплошь неправильные, сплошь лишние слова, обращенные отнюдь не к нему, попытался повернуться, озлобленно сверкнул сивыми добермановыми глазами…
Правда, тут же стек глотком перелившейся через нижнюю губу слюны и, придавленный за горло белой да крепкой приказующей рукой, слишком не вовремя на то опустившейся, вернулся обратно на предназначенное место, так и оставшись сидеть, таращиться в синий передний войлок и слушать поскрипывающий, до нового блевательного позыва раздражающий голос.
— Я просто хотела спросить, что с ним… с этим молодым человеком… такое?
Мэлн, извечно носящий при себе огромный сердечнописный фолиант того, что он в этой жизни ненавидит, на первый коронный пункт мог смело вынести момент с заколебавшим посторонним общением — и своим, и Балтовым, — а потому, зажегшись ревностью, открыл уже было рот, но вновь ощутил на том переместившуюся требовательную ладонь, вновь мысленно простонал, провыл и, частично приучившийся быть послушным, и без того половиной себя помирающий, лишь обреченно ту лизнул мягким касанием протиснутого между зубов языка, оставшись тупо таращиться на качающийся туда-сюда синий гробовой прямоугольник.
— Его укачивает. Он плохо переносит транспорт. По-моему, это очевидно.
— Наверное, да… Но, может, ему можно как-то помочь?
— Вряд ли. Если у вас случайно не завалялось несколько таблеток, конечно. Иначе я бы и сам давно привел его в чувства, окажись на это способны доступные подручные средства…
— Таблеток, к сожалению, не завалялось… Совсем никаких. Но у меня есть с собой немного воды. Хотя бы протрёте ему лицо или дадите выпить. Подождите, сейчас достану! Думаю, это должно помочь!
— Да не надо же! Честно, не надо! Спасибо большое, но у нас и у самих есть вода, и она не… Да подождите вы, я же объяснил, что…
Кристап, чутко вострящий слух, хорошо знал, что никакой воды у них не было, вообще ничего жидкого не было, зато вот у Белого, самого по себе куда более дружелюбно относящегося к людям, пока дело не касалось непосредственно Мэлна, случился очередной приступ маленького хронического недоверия: Белый подозревал всех и вся, Белый никого не подпускал ни на шаг, и теперь, чуть его приотпустив, пытался доказать в упор не желающей слышать омлетовой мадам, что ничего им от нее не нужно, что успокойтесь же вы, что, право слово, можно же просто пересесть на прекрасное одиночное сиденье возле залитого дождиком живописного окошка и оставить их, и без того замученных, в покое.
Кристап внимательно слушал, стоически молчал и обреченно думал, что, черт, хреново, паршиво, не доедет он никуда, хоть и старается, честно же старается.
Судьбоносные вещи случаются единовременно, стрелки переплетаются в колдоватый чугунный отвар, звучит в вышине рокочущий Зевсов голос, и где-то там же, столкнувшись на точке трех, едущий впереди лысый негр почему-то подпрыгнул, загипнотизировав зовущей шоколадностью выбритого затылка поплывшие кругом предавшие глаза. Сраный водитель подрезал чей-то ход, машина едва не свалилась в кювет, заорали перепуганные люди, взвыл доведенный Белый, матерно рычащий, что просил, только что ведь просил ехать, черт, аккуратнее. Получил ответом очевидное, завидное в своей искренности: — «А мне похуй! Если хочется блевать — просто блюй, а если хочется сдохнуть — мне посрать, сдыхай, чувак, я не мнительный и не брезгливый!». Негр прыгнул снова, чокнутая женщина выудила на свет обещанную затерявшуюся бутыль, яростно тычась той в закрытого Балтовым боком обессиленного Мэлна.