Женщина, уныло и едва переставляя ноги, брела по пустынной равнине. Земля кругом — высушена и покрыта трещинами. Кажется, будто это льдины весной. Вот-вот задвижется почва, вздыбится, пойдёт земляными валами, сметёт то, что есть на поверхности, — путницу в грязных рваных одеяниях.
Её волосы — некогда огненно-рыжие — сейчас выгорели и сбились, ярко-зелёные глаза потускнели и слезятся. Кожа похожа на пергамент — тонкая, изжелта-бледная, в пятнах и потёках сукровицы. Губы сухи и растрескались, как почва под её босыми, израненными ступнями.
Женщина не знала, куда она идёт. Просто двигаться — вошло в привычку: без цели, без смысла, в никуда. Она не помнила ни своего имени, ни того, кто она. Она не помнила дома, и был ли у неё вообще дом.
Ветер хлестал заношенными лохмотьями, в которые превратилась её одежда, и катал мимо неё шары из сухих пожелтевших растений. Женщина провожала их пустыми глазами, чувствуя странное родство. Она тоже — перекати-поле, трава без корней.
Иногда, ложась прямо на выжженную мертвенную землю и заворачиваясь в драный холщёвый плащ, она желала умереть и чтобы её бессмысленное странствие закончилось. А иногда — упорно брела дальше.
Смерть почему-то оставила её, не приближалась к ней, будто тоже забыла.
Женщина уже давно ничего не ела, много дней ей не попадалась вода. Но она продолжала жить, продолжала идти. И даже вороны уже давно оставили её в покое, поняв, что им не скоро можно будет поживиться. Чёрных падальщиков испугала её не-жизнь.
Ветер усиливался, злился, налетал на тонкую фигуру, грозил замотать, унести. А может… силился что-то сказать?
Иногда ей казалось, что когда-то очень давно она могла слышать ветер. И каждый цветок. И ток воды под землёй. Что когда-то природа льнула к ней. У природы были волосы цвета спелой пшеницы, серо-зелёные глаза и тёплые руки. Когда она пела — птицы замолкали, устыженные красотой её голоса. Природе было так удобно класть голову на колени.
Но сейчас женщина не слышала ничего. Она оглохла. Звуки вокруг умерли… Вот уже много лет она двигалась в кромешной тишине.
Напрасно ветер теребил её одежды, напрасно трогал и звал.
А ещё — приходили сны. Странные сны. В них юная рыжеволосая девушка бегала по полям и танцевала среди цветов. Лёгкая, весёлая, беспечная… А потом — налетал чёрный вихрь, подхватывал, отрывал от земли и уносил туда, где невозможна жизнь. Где есть только мрак и холод. И она медленно чахла, иссыхала, бледнела, как трава без корней…
Я засыпаю прямо на маленьком диване в прихожей Афининой квартирки, до гостиной так не добираюсь. Подруга заботливо укрывает меня и не беспокоит.
И вот теперь, проснувшись, обнаруживаю на столике, приютившемся у дивана, кофе и бутерброды. В квартире — тихо, лёгкий сумрак и только слышно, как тикают на стене старинные ходики. Но они не могут сказать мне — закончился ли сегодняшний сумасшедший день или уже начался другой? Сколько времени я проспала?
… помню, как медленно возвращались звуки.
Как кричал сын, осторожно встряхивая меня:
— Мамочка, мама, ты в порядке?!
А я могла только плакать и шептать:
— Сынок… ты ранен… сынок…
Он ловил мои руки, заглядывал в глаза:
— Это пустяк, царапина, осколком задело. Главное, что ты не пострадала, мамочка! — и прижимал к себе, как великую ценность, которую совсем недавно мог потерять.
Мой взрослый сын. Мой защитник. Мой герой.
Потом прибежали Прометей и Афина. Тей подхватил меня на руки — я ещё не могла идти, а Афина скомандовала Загрею:
— Обопрись на меня.
Мы уже выбрались в коридор, когда сын вскинулся, вспомнил:
— Макария!
Меня посадили прямо на пол, и все рванули в соседний отсек, который, судя по прорехам в стене, пострадал куда больше нашего.
Макария, глупая девчонка, у неё в крови приносить себя в жертву. Наверняка, кинулась на тех, кто устроил этот беззвучный погром, не позвав на помощь и не соизмерив силы.
Маленькая «блаженная» смерть. Вся в отца. Нельзя быть дочерью Геракла и не лезть в гущу событий, сломя голову. Она принесла себя в жертву мне (как будто мне когда-то приносили человеческие жертвы!), чтобы её братья, Гераклиды, победили ненавистного Эврисфея, потребовавшего от их отца совершить двенадцать подвигов.
С улыбкой Макария взошла на костёр, чтобы добрая Персефона подарила успех её братьям. Вспыхнула, сгорела, но не умерла. Явилась к нашему с Аидом трону — ни тень, ни человек.