Кора сжала руку Гермеса, словно набираясь у него силы, и произнесла:
— Я не захочу.
И всё-таки вскинула на Аида взгляд — словно метнула изумрудные кинжалы. Но они разлетелись в осколки, ударившись о глухую чёрную стену отчаяния.
«Я знаю», — прочла она в его глазах.
И покачнулась.
Гермес подхватил её и понёс к выходу из аида, но она нарушила правила этого мира, оглянулась и увидела согбенную фигуру. Он стоял на коленях, закрыв лицо руками, — побеждённый, брошенный, бесконечно одинокий. И вокруг него — каплями крови — рассыпались зёрна граната.
Она поспешно отвернулась, потому что увиденное укором давило на сердце.
Наверху мать расцеловала её. Они обе плакали, обнявшись. Кора не могла нарадоваться солнцу, свету, цветам. Настоящим, с корнями.
Материнским ласкам, свежим запахам.
Мать крепко обнимала её, давая понять, что никогда не отпустит. Деметра и вправду расспросила Аскалафа, кто он и зачем здесь? Марает её благостный мир своим уродством, как «этот»… Выслушала дрожащего парня спокойно, почти буднично. И также буднично превратила в ящерицу.
И поскорее увела свою дочь подальше от этого проклятого места. Чтобы та позабыла весь ужас, что ей пришлось пережить здесь.
Но Подземный мир не желал забываться. А особенно — его Владыка. Он являлся ей каждую ночь во снах и горячечно шептал, скользя кончиками пальцев по её волосам: «Богиня… Я раньше не знал, как это — преклоняться»…
И постепенно приходило осознание.
Кора спрашивала мать:
— Тебя мужчина называл когда-либо богиней? Преклонялся перед тобой?
Деметра хохотала:
— Сотни мужчин зовут меня богиней и преклоняются. Только все они — смертные.
— Я говорю о боге.
Деметра замерла, потом тряхнула золотыми локонами и ещё раз хохотнула, но уже не так уверено:
— Ну и выдумщица ты у меня, Кора.
Только она не выдумывала.
А потом были Арес и Аполлон. Они и до похищения сватались к ней, но получили тогда решительный отворот поворот из уст Деметры. Теперь же — явились попытать счастья вновь.
Сначала пришёл Арес: обозвал её «девкой», заломил руки и норовил залезть под юбку. Только появившаяся вовремя Деметра спугнула его. Следующим нарисовался Аполлон: сочинял красивые стихи, где сравнивал её с нежным цветком, а себя — с ярким солнцем, согревающим этот цветок. Кора не оценила столь возвышенных метафор. Мусагет удалился, бормоча, что художник всегда одинок и не понят.
К осени Кора поняла, что сердце её полно тоски по нежным прикосновениям, страстным поцелуям и такой отчаянной любви, что светилась в чёрных глазах.
Когда он вновь поднялся на поверхность, чтобы выслушать волю Зевса — а Деметра собрала целый совет богов, потому что дочери предстояло уходить в Подземный мир, — Кора сама выбежала к нему навстречу из залы, где заседали боги. Каким-то чутьём угадала — придёт! сегодня!
И кинулась вперёд ровно в нужный миг. Выбежала и замерла, увидев. Он осунулся, побледнел, под глазами лежали тёмные круги. Сейчас, освещённый ярким солнцем Олимпа, он выглядел ещё более некрасивым и неуместным здесь. Он и сам это чувствовал — сутулился, словно хотел стать совсем незаметным. Но всё-таки нашёл в себе силы улыбнуться ей. Улыбка удивительно преобразила его: он словно помолодел на несколько лет и стал таким красивым, что яркие олимпийцы меркли на его фоне.
— Я уйду с тобой, — сказала она, протянув ему руку.
Он осторожно взял её ладонь и нежно коснулся губами — перевернул и поцеловал в самый центр.
— Из-за зёрен граната? Или потому, что так решил Зевс?
— Нет, потому что ни с кем больше я не могу чувствовать себя настоящей богиней, — и она шагнула к нему, шатнулась и попала в крепкие объятия, он прижал её к себе, коснулся волос. — Потому что я хочу быть твоей женой, Аид, мой Владыка, мой муж, мой господин.
А потом — они поцеловались. И пролетавшая мимо Ирида раскинула над ними свою радугу.
Так Кора обрела корни — глубокие, крепкие, надежные, и стала Персефоной — его Подземной Весной, умеющей миловать и убивать…
Афина входит почти бесшумно. Осторожно кладёт ключи на тумбочку в прихожей, проходит в комнату, не включая свет.
Я подаю знак:
— Не сплю.