Ей нужно продержаться десять минут, всего десять земных минут… А потом — её спасут. Спасут ведь?
Но… Она же сама захотела получить власть, она сама подняла восстание. И теперь, когда недавние союзники разбежались и попрятались, разве вправе она рассчитывать на помощь того, кого предала?
Персефоне не просто страшно, она не в силах связно думать. Мысли — густые и холодные, как ледяная каша в лужах ранней весной.
Чьи-то зубы клацнули совсем близко, коготь задел раззолоченный владыческий хитон.
«Через десять минут тебя разорвут», — насмехался голос в голове.
Какую-то тварь она, с воплем, всё-таки сбила скипетром. Но это — ничтожная отсрочка, их — слишком много, она — слишком слаба, её никто не спасёт…
Если только… она не обретёт мощь, если не вспомнит, что имя ей — Несущая разрушение[1], если не поймёт, что на самом деле она — беспощадная богиня Подземной Весны.
Я прихожу в себя от жарких взволнованных поцелуев, которыми осыпают моё лицо, шею, ключицы. Мой муж умеет вот так — желать и переживать одновременно.
Разлепляю ресницы, перехватываю обеспокоенный взгляд чёрных, как тартарские глубины, глаз.
Он нежно берёт меня за руку, подносит её к губам, поворачивает ладонь и целует в центр.
— Почему ты боишься её?
— Богиню Подземной Весны?
Аид кивает, он застывает у моего рабочего кресла, преклонив колено.
— Она убивает.
Муж хмыкает:
— В мире монстров это — отличное умение. Там нет выбора: или ты, или тебя.
— Убивая, ты сам становишься чудовищем.
То, что вспыхивает в глазах Аида, прочесть невозможно, но я различаю нотки вины и боли.
— Да, — тихо и с горечью говорит он, — нежной Весне не к лицу убивать. Лучше, если это будут делать те, кто уже давно превратился адскую тварь.
Он поднимается, тянет меня вверх, подхватывает на руки. Мгновенная вспышка — и мы стоим в гостиной нашего земного дома. Богам не нужен транспорт, чтобы перемещаться в пространстве. Колесницы — раньше, машины — теперь, скорее для того, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание.
На диване, что раскинулся тёплым островом в центре комнаты, с попкорном сидят Загрей,[2] наш с Аидом сын, и его верная подруга Макария «Блаженная Смерть». Они не замечают нас, поглощенные очередным творением Голливуда, которое плещет пёстрыми красками с двухсотдюймовой телепанели.
Аид бережно опускает меня в одно из кресел, накидывает на колени плед и лишь тогда ехидно интересуется:
— Молодежь, что вы там такого увидели, даже нас не заметили?
Загрей оборачивается, машет мне рукой (и это матери-то, с которой не пересекался почти два месяца!) и, улыбаясь, говорит:
— Да смертные снова фильм про нас сняли. И ты, отец, там снова собираешься захватить мир.
Даже рожки в его чёрных волосах выглядят задорными и довольными. Или, может, меня просто всё умиляет в сыне? Ведь я так давно его не обнимала.
— А как же, — усмехается Аид, — только тем и занят.
— А Зевс, конечно, весь такой няшка, снова спасает героев, карает виновных, — дополняет Макария.
— Ну, хоть тут правильно, а вот за словечки — лишаю пяти процентов премии.
Макария дуется, складывает руки на груди.
Аид садится в кресло рядом со мной, переплетает наши пальцы и цыкает на незадачливых кинолюбов:
— Кто разрешил покидать пункт управления? — Загрей подбирается, Макария задевает ведёрко с попкорном, которое до этого примостила на поручень дивана, и тот белой крошкой рассыпается по полу.
Продолжать Аиду не приходится: они выключают телевизор и быстренько убегают прочь.
Я тянусь за Загреем, но меня удерживает Аид: успеешь ещё! нечего баловать!
Покоряюсь, склоняю голову на плечо мужу.
Он перебирает мои волосы и произносит тихо:
— Сешат просто исчезла. Растворилась. Тот[3] искал её всюду. Но никто даже не помнит о ней. А теперь пропадают и мифы, упоминания, любая информация, связанная с Сешат.
Грустно улыбаюсь:
— Какая ирония — исчезают записи о Богине Письменности.
— Если бы ирония, — отзывается Аид и вскидывает на меня тёмный нечитаемый взгляд: — Знаешь, что происходит с богом, когда исчезают его мифы?
Мотаю головой: нет! Но страшная догадка уже гложет.
— Бог и сам начинает забывать, зачем он здесь. Забывать о своей божественности. Теряет способности. И становится…
— … смертным, — холодея, заканчиваю я.
— Да, — глухо отзывается Аид. — А мы-то наивно полагали, что нашей погибелью станут гиганты.