На темной, как медь, шее отстегнут красный галстух, отставлена тощая, в черной штиблете, нога, и зеленый мундир внакидку.
Уголь, разгораясь в трубке, освещает морщинистую щеку, сивую буклю и насупленную бровь.
– А ну, повторяй… Како команда подадена «атакуй в линию»?
– Начинает барабан, бьет в три колена…
Антропка рассеянно окидывает карими глазами синие холмы, костры лагерей, синие столбы дыма в вечернем небе.
По серой книжице, что фельдмаршалом роздана еще в Вене, каждый вечер, покуда не вытрусит о каблук весь пепел из трубки, научает капрал мальчонку барабанной службе.
– А когда команда подадена «в атаку»?
– Бить мне фельд-марш.
Антропка переступает с ноги на ногу. Он курносый, веснушчатый, в зеленом камзольчике, в черных штиблетах, как и капрал, а на мальчишеской груди пышный красный шнур барабанщика.
Антропка со скуки потряхивает рыжеватой косицей, куда цирульник вплел позавчера медную проволоку, чтобы прямо держалась. Коса посыпает плечи мукой.
Исайка, гранадерского полка барабанщик, да Николка, барабанщик Архангелогородского полка, уже побегли, поди, в сады-винограды. Славна земля Италийская ягодой-виноградом.
– А когда даден пароль и сигнал?
– Барабан бьет поход.
Антропка смигнул, в карих глазах дрогнули алые капли вечерней зари.
– «Атакуй»?
– Бьет паки колено, сменяет музыка, паки барабан, бить и играть скорее.
– «Ступай, ступай. В атаку»!
– Поход в барабаны. И бежать через картечную стрельбу…
– Так оно, точно, – капрал зевает, крестит рот. – Дале тебя не касаемо.
И бормочет под нос, почесывая горстью грудь под рубахой, и трудно передвигает затекшую на барабане ногу:
– Дале удар в штыки сквозной атакой… Ступай покудова, трясогуз, на ночь, мотри, подкосок расплети. Вша заест.
Барабанщик, прихвативши гранадерку под мышку, ветром летит вдоль шатров, лошадей, возов, медных мортир. Прыгает через солдат, что уже полегли звездами у погасших костров, прикрытые синими епанчами.
Николка, вострый нос, вечор хвастался, будто Архангелогородскому полку за Требию гренадерский марш бить приказано. Врет. Подрались из-за марша с Николкой. Барабанщик Исайка, толстяк, тоже петербургское солдатское дите, лениво разнимал:
– Да буде вам, глянь, картошка горит…
Втроем хватали с угольев печеную картошку и скоро жевали. Потом бледный Исайка смотрел на чужое темное небо, полное звезд.
– Намедни трубач сказывал, будто в Питере морозно еще. Тут-то, сказывал, лето, там-то, сказывал, зима.
– Верь ему, как же, – фыркнул Николка, дунул на обожженные пальцы. – Разве тута земля: ни зимы, ни лета, а один жар.
Почасту дрались они и ходили по виноград, еще жесткий и кислый, крали картошку у каптенармуса и спали втроем под синим плащом, на сырой ли соломе в сарае у костров, а то в сухой траве, в пыльных колеях, поперек дороги.
Исайка бледнел, во сне сопел, и был открыт рот. Николка долго ворочался, раскидывался от духоты, горел. И спал тихо и грустно Антропка, подложивши смуглый кулачок под щеку…
Давеча был бой. В сухой жар стояли гренадеры, ружья к ноге, медь пламенела на шапках. Пот и грязь текли по лоснящимся лицам, по размякшим буклям, нещадное солнце разило в глаза. О белый щебень щелкали пули, в виноградниках за каменистым ручьем выли горячо и уныло французские якобиты в красных колпаках.
Барабанщик Антропка, зажмурясь, ждал команды дальнего крика «атакуй».
Ждет команды дрожащее небо, колючие кусты у дороги, ряды зелено-пыльных солдатских спин, вой за каменистой рекою.
– Атакуй в линею!
Антропка подпрыгнул, барабан прогремел три колена. Громадные гренадеры с ревом, в пылающей меди, лязгая прикладами, двинулись в атаку.
– Дура, бей фельд-марш! – капрал обернулся на ходу, блестит от пота его лицо.
Антропка прыгает с барабаном, весь в поту, лицо разгорелось, рыжие прядки прилипли к щекам.
Точно из багрового неба идут гренадеры, кто без медной шапки, у кого голова обвязана намокшей тряпкой, почернелые от пороха, огромные, потные.
Давеча был бой, и намедни был бой, но какие каменистые реки проходили и какие города, Антропка не помнит: жалит солнце земли Италийской, ходит горячая пыль, идут гренадеры из багрового неба.
Только помнит Антропка один белый город, а в нем сад за оградой, а в саду душные розы.
Капрал ходил туда петь отпеванье, а маленький барабанщик раздувал ладан в кадильнице.
В том саду тяжко звенели мушиные рои и лежали босые гренадеры, все лицом к небу, почерневшие руки подогнуты под грудь, и черная кровь запеклась на лохмотьях мундиров. Светило солнце на утихших лицах, на запалых темных глазах.