Когда в условленный срок Болотник в сопровождении семи или восьми старых и молодых своих племянниц и жен и дюжины старших бесенят явился в назначенное ему место реки, никто не встретил почетного гостя; никто даже не выглянул ни из воды, ни из прибрежных кустов.
Без провожатого Болотник опасался почему-то лезть в реку и после безуспешного кряканья и окликаний Водяного решился наконец попробовать вызвать хотя бы Марыську.
Однако та долго не появлялась на зов и лишь на знакомое хлопанье сильной ладонью по поверхности воды высунула наконец на поверхность заспанное недовольное лицо.
— Чего надоть? — спросила она сердито, как бы не узнавая своего прежнего хозяина и господина.
— Как чего надоть?! На свадьбу к тебе пришли!
— Отпраздновали уже! Я его, плешивца толстопузого, так изуродовала, что он еще со вчерашнего дня как убежал, так и назад не ворочался… Смеху-то было! На берег выскочил, а в лес бежать боится. Ну и пошел чесать вдоль реки. Так все по берегу и бежал, пока из глаз не скрылся… Не бойся, не вернется!..
— Когда так, то пойдем обратно с нами, в трясину, — предложил Болотник.
— Сами в трясину проваливайте. А мне и в реке хорошо. Я теперь здесь полная хозяйка. Коли хошь, так лезь сюда. Верное слово, не трону. Я только этого старика своего здесь и там исцарапала, а тебя, так и быть, не обижу… Не хочешь… Ну, как хочешь… Оставь мне своих бесенят парочку, чтоб не так скучно было, — закончила Марыська, видя, что ее нахмуренный бывший господин и его свита собираются восвояси.
Трясинник бесенят не дал и, недовольно урча, пошлепал обратно по мокрому прибрежному лугу. Бесовки, шепчась меж собой и с завистью оглядываясь на реку, следовали за своим повелителем. Им предстоял еще трудный и опасный переход до родимой трясины. Идущий впереди Болотник то и дело оглядывался, не позволяя отставать бесенятам. Он не был уверен, что те, узнав о привольной Марыськиной жизни в освободившемся от хозяина омуте, не перебегут туда самовольно…
Перемена власти во всегда спокойном илистом омуте и прилегающих к нему донных пространствах многоводной Ярыни случилась вот при каких обстоятельствах. Разочаровавшись в старом Водянике как в супруге, Марыська пожелала утешиться материнскими радостями и начала через вернувшихся к ней и оставшихся в Ярыни двух бесенят наводить подробные справки о чернобородом утопленнике Анкудиныче и о младенце, с которым он должен был вместе прийти в ту ночь, когда пропал. То и дело шепталась она с этими бесенятами и посылала их с поручениями в разные стороны.
Новые слуги новой жены брали пример со своей госпожи и склонны были признавать только ее. Повелителю Ярыни, привыкшему к рабской покорности утопленников и русалок, не нравилась такая независимость, которая могла явиться дурным примером для других обитателей дна. Недовольный тем, что один из бесенят недостаточно низко ему поклонился, Водяник закатил несчастливцу такую пощечину, что маленький лозовичок упал и долго не мог подняться на задние лапки.
Марыська воспользовалась наказанием бесенка как поводом для того, чтобы излить всю желчь, которая у нее накопилась на сердце.
— Не смей трогать моих слуг, толстобрюхий жабий самец! — взвизгнула она. — Это тебе не утопленники! Что глаза-то выпучил, урод старый?.. Морда твоя лягушечья! Нечего рожи страшные делать! Не боюсь! — продолжала бесовка, наседая на Водяного.
Тот действительно, угрожающе пыхтя, оскалил щучьи зубы свои и хотел было ухватиться сильными перепончатыми пальцами за пышные черные косы Марыськи.
Но та предупредила супруга и с новым визгом вцепилась ему в раздутую, сразу утратившую грозное выражение морду острыми своими когтями, явно при этом добираясь до выпученных глаз. Одну из ее рук Водяному удалось оторвать от разодранных ноздрей, но не на радость: бесовские когти скользнули вниз по животу, едва при этом не выпустив внутренностей. Вторая рука опустилась вслед за первой, царапая и вцепляясь во все, во что только можно вцепиться.
Острые когти болотной красавицы так сильно и жестоко исполосовали в разных местах толстое тело донного владыки, что тот, не помня себя от боли, выскочил из реки и долго бежал вдоль берегов, не смея опуститься в прежде всецело ему принадлежавшие струи. Лишь когда стало почти вовсе светло, бултыхнулся он в свежую воду, приятно охладившую его бегом разгоряченное тело. Там отдохнул изгнанник на илистом дне под высоким обрывистым берегом. Выпуклые глаза его вновь освежала желто-зеленая муть, в которой дрожали, искрясь, частицы проникшей на дно солнечной пыли.