Раздвигая высокую траву, пробирался Гианес к прибрежным кустам. Роса катилась по телу и смачивала шерсть. Маленькие черепахи проворно убегали у него из-под копыт. Остроконечные уши сатира были насторожены и старались уловить малейший шорох. Неясными очертаниями среди открытого берега чернели невдалеке темные массы кустов. Кругом неистово квакали лягушки и стрекотали ночные кузнечики. Месяц прятался за лес.
Сатир сделал десятка четыре шагов и снова прислушался… На лице у него отразилось волнение. Из кустов долетали чуть слышно равномерные тихие вздохи. Там кто-то спал.
— А вдруг не она? — пронеслось в голове Гианеса.
И он снова стал красться в кустах, опустившись на колени, разбирая следы и скользя, как змея, по мокрой траве… Чье-то ровное глубокое дыхание доносилось все яснее и внятнее.
Сердце Гианеса стучало, и молодому сатиру стало казаться, что стук этот может разбудить спящую деву. Он припал к земле и долго-долго лежал неподвижно.
Затем он приподнялся на руках и осторожно просунул голову сквозь мокрые листья. Лицо его оказалось около самого тела спящей сатирессы. Светлея в темноте, мерно подымался при вздохах белый живот. Гианес высунул кончик языка и замер, впивая ноздрями испарения молодого тела Аглавры.
Мысли одна за другой бежали в его голове, как волны прибоя мимо длинного песчаного мыса.
«Вот я и у цели, но она так же далека от меня, как и в первые дни, когда я увидел Аглавру. Ни одного ласкового взгляда, несмотря на целый ряд страданий и унижений. Когда я принес ей копье, не попавшее в длиннорогого оленя, она и не поблагодарила меня, хотя бы приветливым взором… Как она, однако, прекрасна», — вновь подумал Гианес, откидываясь назад, чтобы горячим, сильным дыханием не потревожить сна сатирессы.
Та спала спокойно. Дыхание стало прерывистым. Страдальческая морщинка показалась между бровями. На ресницах блеснули слезы.
Гианес не выдержал и, спрятав кончик языка, осторожно поцеловал спящую красавицу…
После полуночи, когда от реки стал подниматься густой беловатый туман, Напэ в последний раз обняла божественную подругу и ушла в прохладные волны.
Сатиресса осталась одна. Кругом чуть-чуть шелестели под дыханием легкого ветра покрытые росой кусты. Далеко в тростниках прокричала несколько раз длинноногая цапля.
Рука божественной девы, протянувшись, легла на примятую, еще теплую траву, где покоилось стройное тело молодой нимфы, где еще чувствовался его аромат…
Сатиресса закрыла себе лицо длинными тонкими пальцами и долго лежала неподвижно, испуская по временам протяжные вздохи.
Незаметно она уснула.
В сновидениях Аглавра бродила по прибрежным пескам какого-то светлого, серебряного моря.
Берега были покрыты лагунами, маленькими озерами и заросли тростниками. Водяные птицы перекликались между собой у блестящих луж. Тростники цвели невиданно пышными цветами, манившими бабочек и гигантских, величиной с птицу, стрекоз. Аглавра стремилась кого-то отыскать, но ей попадались все не те лица, которых ей было нужно.
То и дело из раздвинувшихся тростников строили путнице гримасы паниски. Из моря выплывали толстые водяные боги с одним или даже двумя рыбьими хвостами. Они били себя в грудь и приглашали деву в свои прозрачные волны. Издали, на вершинах песчаных дюн несколько раз появлялся убитый ею смертный мальчишка; он прыгал то на той, то на другой ноге, кривлялся и махал руками. «У этого презренного ноги как у нимф или как у олимпийцев, а у меня звериные. О, если бы мне удалось их у него отнять!»
— Они будут тебе коротки, — послышался из лужи чей-то незнакомый и неприятный голос.
Аглавре чудилось, что все вокруг враждебно против нее настроено. Тростники подозрительно шепчутся между собой, птицы кричат про нее что-то насмешливое, цветы делают гримасы, а блестящие лужи слишком старательно отражают ее козлиные ноги.
Сатиресса отвернулась и пошла в противоположную сторону от берега моря. Там простиралась широкая, жесткой болотной травой заросшая равнина.
И долго-долго шла дева этой равниной, по пояс в мокрой траве, словно стараясь уйти от себя самой. Местами почва была покрыта водой, и ноги путницы вязли, чмокая в иле… Ныла спина. Устало гнулись колени. Наступал вечер. Зашло солнце. Стало темно. Ночной ветерок шелестел блажной осокой…
Неведомый страх наполнил внезапно душу Аглавры. Ей казалось, что за ней кто-то гонится, кто-то хочет поймать ее и убить. Дева оглянулась, но кругом не было никого. В беспричинной смертной тоске стала тогда взывать сатиресса: