Сейчас он шел городскими улицами, едва сбросившими утреннюю дрему. В бурой снежной кашице под ботинками тут и там попадались блестки из хлопушек. Редкие люди, редкие машины, подсвеченные гирляндами витрины закрытых магазинов… Антон возвращался домой от Кристины. Жена уже давно перестала спрашивать, где он время от времени проводит вечера и ночи, а может, и вовсе догадывалась или даже знала. Впрочем, какая разница? В жизни на два лагеря он барахтается уже второй год, и кажется, что всех все устраивает.
«Ну да… – подумал Антон. – Все устраивает…»
Он шумно вздохнул, пытаясь отогнать от себя волну тоски. Все устраивает.
– Батюшки! Мотя! Растяпа ты дворовая!
Ругань и металлический лязг ворвались в тишину рождественского утра. Кричала торговка – ее укрытый тентом стол со всякой ерундой стоял ближе ко входу в метро. И когда это в жизнь города успели вернуться такие вот уличные торгаши?
Щенок-бездомыш, бурый, пухлый, с веселым хвостом, похожим на веревку, с грохотом перевернул миску. Она прокатилась по нескольким ступенькам перехода, оставляя за собой след из каши, которую уже вовсю подлизывал неуклюжий Мотя.
– Я, между прочим, все утро эту кашу варила, жри давай, обормотина!
Антон как раз поравнялся с торговкой – обыкновенной, в сущности, женщиной, бойкой, хоть и в летах. Разодета она была настолько пестро, что при желании ее можно было принять за цыганку, но желания такого у Антона не возникло.
– А, молодой человек! С Рождеством вас!
– И вас, – буркнул Антон в надежде, что на этом от него отстанут. Но вышло наоборот – даже Мотя, оказавшаяся девочкой, подошла и стала обнюхивать его ботинки.
– Смотрите, вас и собачка поздравляет! А купите безделушку, порадуйте кого-нибудь.
– Спасибо, не нужно.
– А что так?
Антон хмуро втянул голову в плечи. Нагрубить или просто уйти ему никогда не позволяло чертово воспитание, будь оно неладно.
– Закончились праздники уже.
– Да будет вам! Порадовать можно и без календаря!
Обреченно вздохнув, мужчина стал рассматривать безделушки. На столе, местами припорошенном снегом, скопилось много хлама, как на блошином рынке: какие-то бокалы, значки, шкатулочки, старые открытки. Антон даже разглядел пачку махорки – его дед курил ее через «козью ножку»: сворачивал трубочку из газеты и подгибал кончик вверх, чтобы дым не так ударял в голову. Гадость какая. И зачем продавать эту отсыревшую древность? Хотя вот так поджечь бы, да подышать дедовым ароматом, как в детстве…
– Я не люблю праздники, – вдруг выдал Антон, удивившись своему откровению.
– А чего так?
Тем временем любопытная и сытая Мотя устроилась прямо на кончике его ботинка и зевнула. Не самый внимательный слушатель.
– Раздражает вся эта мишура. Суета. Подарки. Елки.
– Ну, стало быть, вам повезло, что все это почти закончилось, – не став его переубеждать, засмеялась торговка.
Антон взял в руки пачку махорки, принюхался, но так и не понял, тот это запах или не тот. Больше пахло отсыревшей коробкой.
– Все это – сплошная декорация. Корпоратив на работе – декорация, украшения – декорация, даже жена и сын декорацией становятся. И… всё, в общем. Картонное, как в дурацком телешоу. Переснимают сцены по миллиону дублей, только меняют таблички для зрителей: «Аплодисменты» или «Смех». И я среди этих созерцателей, и не уйти никуда – сказали в ладоши хлопать, вот сиди и хлопай.
Он раздосадовано бросил пачку махорки обратно на стол. Чего он так разговорился-то?
– Э, милок… Нет, тебе ничего у меня покупать не надо. Не продам.
– А… что так? – тупо спросил Антон, как будто его вдруг лишили чего-то важного.
– На вот тебе, – торговка достала из кучи хлама старое зеркальце, с пару ладоней размером, в обычной деревянной раме с простенькой резьбой. – Это не за деньги и не в подарок.
Антон машинально взял протянутое зеркальце, повертел его и так, и эдак.
– Зачем?
Мотя грозно гавкнула на подлетевшего голубя, тот шумно поспешил ретироваться, подняв крыльями вихрь снежинок.
– Разобьешь – узнаешь.
Ничего бить Антон, конечно, не намеревался. Он положил зеркало в сумку и вообще забыл про него, пока не стал собираться на работу. Оно выскользнуло из рук молниеносно, ударилось о край стола, тут же раскололось, поранило Антону ладонь, приземлилось на пол и раскололось еще больше.
Другой Антон снова появился «в кадре» одного из кусочков. Здешний Антон смотрел – а что еще он мог сделать? Бородач был странно одет, как будто в форму врача, да и обстановка была похожая: белые кафельные стены, широкий стальной стол… И маленькая новогодняя елочка на полу в самом уголке.