- Тогда уж Стрихнос ядоносный, у меня яд кураре.
- Звучит либо очень круто, либо очень отстойно, - он говорил, по-прежнему утыкаясь мне в шею, и его голос казался смешным от этого. Мне было немного больно даже смеяться, но я все равно его хотела. Поерзав, я почувствовала, что и он хочет меня. Он поднял руки выше, задирая мою футболку, и сжал мою грудь. Он ловко сдвинул лифчик и трогал теперь мою голую кожу. Интересно, он почувствовал, что вчера ночью, пока его не было, я увеличила магией себе объем? Всего на полразмера, теперь она была идеальной в моем понимании. Кажется, заметил, потому что руки все не убирал с груди. Я стонала и уже хотела продолжения.
- Ты же слышала теорию, что секс, наоборот, помогает при головной боли? Типа расширяет сосуды, усиливает кровоток.
Не слышала, но придумано хитро. Хорошо, что я понимала, что это не такой момент, когда нужно говорить абсолютно серьезно и правдиво.
- Слышала.
Я сама начала снимать с себя футболку, и Таддеуш отошел на шаг назад. Я уже очень хотела его и решила снять сразу лифчик и шорты. Осталась лишь в одних трусах, мне вдруг стало неловко раздеться самой прямо полностью. А может и стоило, на трусах у меня были нарисованы киты, что не очень сексуально. Я повернулась лицом к Таддеушу, он в этот момент стаскивал с себя джинсы. Какое же красивое тело. Такие бывают только у актеров в их лучшие годы. Не то чтобы он был накачен, чуть-чуть только, но будто все его пропорции были слеплены абсолютно идеально. Может быть, дело было еще в многочисленных татуировках. Я-то не такая красивая. Выпрямила спину, так хоть фигура должна казаться получше. Он тоже смотрел на меня и вдруг улыбнулся самой похабной белозубой улыбкой.
Он подошел ко мне, почти поцеловал и неожиданно обнял меня за бедра, поднял меня в воздух. Моя голова возвышалась над его, и я на секунду стала самым высоким человеком. Отчего-то покататься на руках так приятно. Таддеуш понес меня к кровати, и мне казалось, что он кинет меня на нее. Но он довольно бережно меня положил. И вот чудеса, пока он это делал, он умудрился стащить с меня и трусы. Наверное, большую часть из своих трехсот лет жизни он тренировался раздевать женщин. Таддеуш сверху склонился ко мне и, наконец, поцеловал в губы. Он продолжал играть со мной, то слегка прикусывал меня, то резко отстранялся, когда поцелуй становился уже совсем страстным. Я пыталась поймать его, одной рукой обнимая за шею и притягивая к себе, а другую опустив ему между ног. Почему-то всегда поражает, какой же член твердый. Ощущать его приятно даже в руке. Вот и попался. Пока я вожу рукой по нему, мы наконец-то целуемся долго, так что его язык будто полностью у меня во рту. Странно, что это не противно, а возбуждает все больше. Мы оба уже дышали так громко. Таддеуш убрал мою руку. Таддеуш и здесь не удержался, и сначала дразнил меня, водя вокруг, но хорошо, что недолго. Вот она кульминация, по-моему мнению, момент когда он входит в меня самый ожидаемый, хотя и не всегда самый приятный. В этот раз все хорошо. Он двигался медленно, не меняя позы, видимо все из-за моей травмы. Я видела, ему не просто приятно, он переживал какой-то эмоциональный момент для себя. Он схватил меня за руку и сжал мою ладонь. Я тоже переживала эмоции больше, чем просто удовольствие. Осознание моей любви к нему, подобной которой у меня еще не было к другому мужчине. Он ускорился только перед тем, как кончить. Липкая жидкость растеклась по моему животу, а я пыталась перестать дышать громко. Таддеуш упал на подушку рядом со мной, а я тут же прижалась к нему, обнимая не только руками, но и ногами. Теперь он тоже липкий.
- Я тебя люблю, - сказал он и коротко поцеловал меня в губы. И я его люблю. Наверное, я чувствовала влюбленность в Таддеуша еще когда искала информацию про него. Все-таки он красивый, обаятельный, и первый, кто мне казался интересным своей магией. Только не очень умный. Но это не так важно для объекта любви.
- Ага.
Таддеуш накрыл нас одеялом. Я даже подумала, надо одеться. Могут найти Лиду, позвать драться или принести какую-нибудь плохую весть. А это бы позволило войти без стука. Человек бы смутился. Но у нас был слишком хороший момент сейчас, чтобы шевелиться. Я долго рассматривала его татуировки, водила пальцами, и меня даже начало клонить в сон. Но голос Таддеуша вывел меня обратно в реальность.
- Я хотел уехать обратно в Варшаву, - сказал он, будто с вызовом. Вижу, напрягся, смотрел на меня странно. Он никак не развивал свою мысль, и я точно должна была на это как-то среагировать, судя по его взгляду. Я хотела услышать продолжение, но уже становилось неуютно.
- И что дальше?
- Тебя это типа совсем не трогает?
- Я не совсем тебя понимаю.
Таддеуш скатил меня с себя и сел. Он нагнулся к своим джинсам за сигаретами. Выглядел немножко злым.
- Я не хочу участвовать в войне, я не готов убивать кого-то, не хочу видеть, как умирают другие, будь это даже наши якобы враги, на которых мне абсолютно наплевать, но я все равно не хочу на это смотреть! И не хочу видеть Юдит и Андрея, когда мы проиграем. Хотя Андрея я вообще видеть не хочу на самом деле. Но не суть! Зачем мне во всем этом участвовать, страдать, переживать и возможно умереть, когда я могу просто поехать к себе домой и заниматься тем, что я люблю? Музыка и алкоголь, вот что мне на самом деле нужно, а не война. Я даже не хочу нести за тебя ответственность, понимаешь? То есть, зачем это мне? Я хотел уехать, не предупредив ни тебя, ни Юдит!
Вот значит. Это довольно удобно, никто бы сразу и не догадался, он ведь итак должен был дежурить в аэропорту. Единственное, что вещи не смог бы забрать. Но у него, наверное, много денег, он может купить себе новые. А плеер, которые ему так дорог, наверняка, был в кармане. Я ведь не могла успеть стать для него, как плеер. Мы едва знакомы, и я плохо пою. Вроде бы мое сердце разбилось.
- Я, - начала говорить, но будто ком в горле. Пришлось закрыть глаза, захотелось заплакать даже. Я хотела сказать, что я расстроена, что я не хотела бы его отъезда, но мысли все не могли оформиться в слова, - Ясно.
- Я даже не могу понять, благодаря отсутствию твоей реакции, мне говорить сложнее или проще теперь. И нужно ли. В любом случае, слушай. В аэропорту мне позвонили и сказали, что долбаный Кнуд тебя побил. И типа знаешь, мне так страшно стало за тебя, что я не смог уехать один. Я решил, что впервые за много лет добровольно возьму на себя ответственность и буду любить тебя. Ясно тебе?
И вроде сердце должно было собраться, и вроде он говорил очень милые вещи, но неприятный осадок на душе остался. Будто бы, как когда лучший друг не пришел на день рождения, а потом подарил тебе лучшую в мире компьютерную игру, да еще и плакат любимой музыкальной группы. Тем не менее, чувства смешанные, я была и рада.
- О, Таддеуш.
- Но слушай дальше. Янешка, я весь разговор затеял, чтобы рассказать свою грустную историю и пояснить, почему я чуть так не поступил. Много-много лет назад, когда мужчины еще ходили в чулках, и это считалось нормальным и даже модным, жил был я. Родился я в 1715 году, в Варшаве, Речь Посполитая, м-да. И, возможно тебе это покажется смешным, но был я органистом. Играл на органе в соборе Святой Анны. Там знаешь, трубы такие здоровенные, от самой громкой трубы регистра барабанные перепонки могли лопнуть, да. Сейчас я могу сыграть музыку и громче, и веселее, и такую, чтобы от нее очень захотелось жить или умереть, но тогда это было прямо круто. Знаешь, время тогда было неспокойное. Так вот, хоть к хору я и не имел практически никакого отношения, отправили меня сопроводить мальчиков-хористов другой город. И произошла история, как в» десять негритят». О, черт, для тебя, наверное, актуальнее, как в «пункте назначения». Была зима, причем необычайно холодная, нас замело, самые слабенькие померзли. Эти маленькие детские белые личики и ручки - грустное зрелище. Некоторые не погибли от холода, но заболели, скончались позже. Потом на нас было нападение, я чудом выжил, но некоторых угнали с собой. И вроде казалось, ничего хуже быть не может, но нашу повозку занесло на льду. Короче добрался я лишь с одним мальчиком до собора. Оставил его там, оставил музыку, и дико запил. Тогда меня посещали самые разные депрессивные мысли. Стыдно признаться, но даже думал вешаться. Но я решил взять себя в руки, быть сильным, посмотреть на мир другими глазами, двигаться дальше и так далее, и пришел к такому умозаключению, что ответственность - это дерьмо собачье. То есть, зачем напрягаться, если можно жить в удовольствие только для себя, делать только то, что приносит тебе удовольствие. Это правда было сложно делать в семнадцатом веке. Но и, кстати, в условиях глубоко религиозной страны это было довольно радикальное решение, если что так. В скором времени я повстречал Юдит, она меня открыла, и я смог неплохо так отрываться даже в семнадцатом веке.