Голос не умолкал, и я несколько раз ударил себя по голове. Хоть бы хны.
- Что ты орешь? - закричал я, - Что тебе нужно? Если это началось перечисление моих грехов, не с того начали. В одиннадцать я подсматривал за соседкой, а в двенадцать устроил пожар, в котором у этой соседки обгорело лицо. Больше она не была красивой, и я не подглядывал. Все это не нарочно, но ведь и с этого хотя бы можно начать.
Швед все орал, а меня затрясло от злости.
Почему я должен выслушивать крики мертвого парня, умершего еще в семнадцатом веке? Этот тип ничего не добился, и он не имеет никакого права мучить меня, прожившего и сделавшего столько. Хотя мы оба мертвы, что, казалось бы, нас равняет. Мертвыми бывают только дураки, старики и неудачники, а я продержался на пятьсот лет больше. Если бы этот говнюк умер от старости в обоссанной постели в компании детей, ожидающих его кончины, то у него было бы хоть какое-то право докапываться до меня. Может, он орет, потому что думает, что я виноват перед ним? Я лишь оказался сильнее, и дальше всю свою жизнь я всегда оказывался просто сильнее и хитрее других. Может быть, кто-нибудь еще из вас, сдохших неудачников, хочет со мной поговорить?
«Подкинь еще дров, я совсем продрогла. Эта зима будет такой холодной. Но ты ведь рядом».
Я услышал слабый болезный голос моей первой жены Руны. Задело, испугало, даже ком в горле встал. Это должны были быть ее последние слова. За эту смерть я должен был возненавидеть Бога, но в ту ночь я благодарил его, как никогда ранее. Это была действительно несправедливая смерть. То есть, когда Творцы Строя говорили мне, что я сужу их несправедливо, я всегда вспоминал обстоятельства смерти Руны, сравнивал и смеялся им в лицо. Она действительно была хорошей женщиной. Жемчужина лежит на дне морском, я долго бродил по миру, прежде чем найти ее, а потом всячески обхаживал ее родителей, прежде чем она стала моей. Так уж сложилось, что я был воин еще при своей жизни, и мы мало проводили времени вместе. Поэтому у нас было только трое детей к моим тридцати. С изобретением контрацептивов и обретением прав у женщин, мы бы считались уже многодетной семьей и могли бы отдать детей в сад без очереди. Да в Дании, ее бы вообще показывали в телешоу, как мать ее, героиню!
Однажды я вернулся домой и узнал, что Руна умирает от того, что ее нога начала гнить. Я сотни раз видел, как от подобного умирают солдаты. Вот так вот, она никогда ничего страшнее кухонного ножа не держала в руках, а смерть ее забирала таким омерзительным образом. Поранилась инструментом, пока работала в поле. Земля, открытая рана, гангрена. Ее нога стала фиолетовой, надутой, хрустящей, отвратительно пахнущей. Иногда солдаты просили убить их, чтобы избавить от мучений. Руна же лежала и смиренно принимала свою смерть. Женщины вообще лучше переносят мучения, такими их создала природа.
Я снова и снова слышал, как она просит подкинуть дров на фоне криков одуревшего от боли шведа. Кричи громче, белобрысый ублюдок, заглуши ее слабый голос!
Тогда к нам пришел ангел. Я сам тогда был готов свихнуться от своего горя, молод был еще, поэтому, когда он постучался в дверь и сказал, что поможет, я поверил ему. Он излечил ее, и мать его, я действительно думал, что Эйвар это ангел! Я рассмеялся от этой наивной совершенно абсурдной мысли, и мой смех на фоне их голосов оказался, как скрип лезвия по стеклу. Как лезвие по моему оголённому мозгу. Если Эйвар ангел, то я Дева Мария, мать Тереза или аленький цветочек. Мое счастье продлилось недолго, на следующий день она все равно умерла, хотя казалось пребывала в полном здравии. Ангел сочувственно сказал, что смерть не обмануть, и я должен пойти с ним. Теперь-то я все понимал. С молитвой на устах, с камнем за пазухой. Он вылечил ее, чтобы я восхитился его могуществом, а потом убил, чтобы меня держала моя прошлая жизнь, как можно слабее. Эйвар мог делать хорошие поступки, но после этого обязательно следовала ждать пощечины. Это называется воспитание. Кнутом и пряником. Как не иронично при моем имени, в последствии я стал для Строя я стал этим кнутом. Мы с ним играли в хорошего и плохого копа. Я был очень-очень плохой коп, да.
Мои сыновья умерли через год. Как раз перед тем, как я решил заботливо поинтересоваться, что там с моей семьей в отсутствие любящего папочки, оставившего их ради просветления своей души. Была еще дочь, мне сказали, она пропала. Впоследствии оказалось, что ей больше остальных передались мои гены, и она оказалась потенциальным магом. Эйвар открыл ее, когда она повзрослела. Долго еще прожила, успела меня возненавидеть. Боевая девочка, гены-то мои. Ее убили Падальщики, когда ей было уже триста лет.
«Как же ты меня бесишь, отец! Когда, наконец, сдохнешь, я одену самое красивое платье и буду танцевать и пить шампанское пока не свалюсь!»
Я услышал яростный визгливый голос Астрид. Я зарычал, мое мертвое злобное сердце заколотилось в истерике. Я был ужасным отцом, хотя и она была не лучшей дочерью. Я бы с радостью еще раз послушал предсмертные крики тех Падальщиков, но их голосов я не слышал. Да, это были последние слова, которые мне сказала моя дочь. Разбила тогда еще мою бутылку об пол. И я даже хотел ей врезать за это. Чего уж там, это был последний наш разговор, а погибла она лишь через пять лет.
Что ж, я был снова в этой темноте со своей первой семьей и каким-то незнакомым мужиком! Семейные посиделки. Потом-то для меня дом, семья и отчизна был только Строй. Эйвар - отец, брат, друг, начальник, хозяин, благодетель, судья, следователь и, конечно, же, ангел.
- Заткнись, Астрид! Закрой свой долбаный рот!
Заткнись, доченька. И на мгновение, она, и правда, замолкает. Я слышу лишь Руну и шведа. Потом начинает орать еще громче, будто из вредности, будто это действительно она.
«Как же ты меня бесишь, отец! Когда, наконец, сдохнешь, я одену самое красивое платье и буду танцевать и пить шампанское пока не свалюсь!»
Совершенно моя интонация. Даже мой дурной характер, ее тоже все терпеть не могли. Может, чуть меньше, из-за не такой высокой должности и доли обаяния, свойственного лишь женщинам.
- Ну-ка, кто еще хочет поорать в моей голове? Но неужели со мной никто больше не хочет поговорить? Я жажду общения. Сколько я убивал, хоть кто-нибудь еще? В моей голове много всего интересного, голосу мертвеца будет, где развлечься.
Да все молчат, только мои голосят.
Я иду дальше довольно долго, в совершенном бессилии, ни одна мысль не лезет. Наверное, они и станут моими вечными спутниками, перебивающими все мышление. Может, это сделано, чтобы я не смог догадаться, как отсюда выбраться. Серого волка не проведешь, я все понял и готов вступить в борьбу со своими плачущими, кипящими эмоциями, чтобы думать.
«Я все рассказал, но если вам нужно, я признаюсь, в чем угодно. Только прошу, пожалуйста, отпустите меня. Прошу, все, что только скажете, но я больше не могу это выдерживать!»
Сука! Его я помню даже по имени, Нику из Констанца. Славный молодой парень, из тех, у кого еще в глазах надежда на светлое будущее. Я прекрасно знал, что он невиновен. Это был первый Творец, которого я убил по приказу Эйвара. Я обвинил его в какой-то ерунде и показательно казнил перед немногочисленными магами. Это были те времена, когда главным был не только Эйвар, а еще Дациан, Лаура и Юдит. Лаура тогда еще не померла, Юдит еще не смотрела в мою сторону, а Дациан здорово нагрел меня за убийство Нику из Констанца. Я был молодец, не сказал, что это по приказу Эйвара. Дациан-то тогда еще тоже не повстречал свою сумасшедшую суку, и был просто странным, а не кровожадным культистом, главой Падальщиков. Юдит же была тогда такая же, как сейчас, холодная, умная и неприступная. Она для меня была тогда из четверки высших существ, и я даже не смел бы представлять ее по ночам, не то, что пробовать заговорить с ней. Ностальгия о тихом времени.
Конечно, нет, это было отвратительно и скучно.
Нику все просил меня отпустить его. Слабачок. Его зверушливо пугливые глаза будто смотрели на меня, и мне казалось, вот-вот я почувствую прикосновение его сломанных пальцев к моим ботинкам. Сколько потом было таких? Я не помню. После все было просто моей работой. Когда я бил лицом о камни Нику, я что-то еще испытывал. Думал, это ведь не то же самое, что убивать на войне. У него нет оружия, у меня нет цели, ради которой я бы это делал. Да он мне даже нравился. Слепая наивность. Это просто работа, это выживание, карьера. И да, я просто сильнее. Нику в каком-то смысле везунчик, что стал, так сказать, у меня первым. Его имя я сохранил в своем сердце на всю жизнь, а это великая честь. К тому же, он даже значимее, чем швед в моей голове. Поори мне тут еще! Громче!