- Хенрик!
- Да я ведь здесь. Мы с тобой просто смотрим, как я умру. Вот-вот, смотри, сейчас будет! - сказал Хенрик, который стоял рядом.
Я продолжал идти навстречу. Хенрик на озере остановился и стал куда-то всматриваться. Я следил за его взглядом и видел у берега участок льда, не покрытый снегом. Сквозь него было видно черноту дна. Хенрик направился туда и остановился у края. Я замер, я понимал, что я действительно только смотрел и не мог ничего сделать. Хенрик потянул свою палку вперед и пробовал ей лед перед собой. Он совсем тонкий и продавливался от прикосновения. Я не видел его лица, не понимал, испугался ли он. В один момент лед под ним провалился, и он камнем упал вниз. Я видел, как один раз дернулась его ручка над водой, и он полностью исчез.
Боже, как же это так. Я спал, а Хенрик в это время провалился под лед из-за такой нелепой неосторожности. Неужели, я не мог не поспать в эту ночь? Неужели, не мог достаточно запугать детей, что нельзя ходить по озеру? Я вообще им про это говорил? Я сел на корточки перед Хенриком и взял его за руку. Что я мог ему сказать? Что это я виноват в его смерти? Хенрик выглядел немного смущенным моим поведением, как будто он знал, что произошло, но ни фига не понимал.
- А теперь посмотрим, как ты умер!
Все перед глазами изменялось, я видел то самое злосчастное озеро с железным мостом и куполом посередине. Кнуд стоял по колено в воде и, я видел, как в его руке дергается Яна. Видел, как Кнуд, что-то услышав, бросил ее и уходит, но Яна уже не поднимается из воды. И видел самого себя, как я едва ли барахтался, пытаясь подплыть к ней. Тянул руку, и вдруг обмяк, опускаясь под воду сам. Вокруг меня алела от крови вода, а я плавал лицом вниз.
Вот так я умер, выходит. И я и Яна! Я так и не смог до нее добраться, а ведь должен был сделать это в последний момент. Как герой фильма. Ну почему я не герой фильма, а она не моя героиня?
Хенрик поднял ладошку, согнул пальцы два раза, прощаясь со мной. Пока, малыш. Я остался один в этом... В чем?! В аду что ли? Если после смерти придется переживать заново все самые худшие моменты жизни, то хорошо, что я не решился на смерть раньше сам.
Интересно, а смерть это всегда одиночество? Если нет, то я смогу найти здесь Яну? И мы вместе с ней будем смотреть наши плохие воспоминания, как самый грустный фильм, где умирает собака? Бред какой, смерть мальчиков гораздо грустнее смерти любимца из фильма. Нам, наверное, придется смотреть в основном мои воспоминания, потому что за мои годы их было, конечно, больше, чем у нее. Это будет немного эгоистично. И вообще, были ли у нее достаточно плохие воспоминания? Она мне ничего такого не рассказывала. Что у нее может быть, она просто студентка из другого города. Учится, на психолога или социолога, кажется. Заваленная сессия, неудачные свидания. Как-то так. Ну, и, конечно, угрозы от Кнуда. Не очень-то я много узнал о ней. А вдруг у нее была такая хорошая жизнь, что она в раю?
Пейзаж вокруг меня стал меняться, так ненавязчиво, как декорации в театре. Одно время я даже играл в малобюджетном театре, и мне всегда доставались роли молодых юношей, женихов, солдат, младших сыновей, принцев, влюбленных в таких же молодых прекрасных дев. Я непременно умирал в конце, как Ромео, трагично и светло. Я все еще стоял по колено в снегу, но теперь передо мной были не чудный лес с озером-убийцей. Передо мной был мой пункт назначения - костел, в котором я должен был играть на органе, а мальчики петь. Весь он был острый, утонченный, будто с шипами. Крыши его башен были похожи на наконечники стрел, а сам он был, как ссохшаяся кость. Красивый на самом деле до жути. Гордость польского народа, и когда я говорил кому-то, что здесь были мои первые выступления, мне не верили.
Там проходило отпевание. Люди в трауре все заходили и заходили туда. Цветы не несли, не сезон, но несли свечи. Только одна женщина несла в руках сухие цветы, кажется, розы, хотя с точностью я сказать не мог. Мертвые, даже цветы не так хорошо различимы. Там должно быть была толпа, как на концерте. Я и тогда туда не пошел, и сейчас не собирался. Точно также стоял и смотрел издалека, надеясь, что меня никто не узнает.
Двери закрылись. В храме заиграла органная музыка. На секунду мне показалось это странным. Не думал, что по этому случаю она должна там быть. Играли очень хорошо. Я бы даже взял автограф у органиста, будь мы в другой ситуации. То есть, если бы мы встретились на том свете. Сейчас мы были на том свете точнее, а как же тогда говорить про жизнь? На первоначальном свете, вот так звучит неплохо.
Вот бы на том-этом свете найти Яну. Хотя если все же это подобие ада, я ее не найду. Скорее всего, это чудовищное место. Точно жуткое! Наверняка, сначала будут воспоминания, а потом пытки! Хотя воспоминания - это тоже своеобразные пытки.
И я подумал, если я в самом ужасном месте на свете, и если я умер в бою, где Юдит говорила, что Падальщики призовут из Улья богов, то я ведь, наверное, в Улье. То есть, когда она мне рассказывала про него, говорила, что это самое жуткое место. Точнее, она говорила, что Улей - это апофеоз ужаса. Я не просил про него рассказывать, мне даже было скучно, но Юдит все время приходила и говорила, и говорила, и говорила. Я тогда подумал, наверное, у нее совсем нет друзей и мужчин, раз она постоянно приходит ко мне рассказывать какую-то страшную сказку, которая может и могла бы быть увлекательной, но не в ее интерпретации. Только вот я не очень ее слушал. Но я понял, что смысл был примерно такой. Наш мир появился из Улья, а всем известно, что процесс рождения довольно ужасный. Мерзкий и болезненный. Поэтому и Улей, он вообще как матка. То есть, Юдит не говорила ни слова про матку или роды, но я вот понял все именно так.
Вообще она говорила, что Улей будет сводить нас с ума, обнажать все наши самые страшные страхи. Еще повезет тому, что столкнется с Вопящим Роем, потому, что там Боги материальные, их действия продуктивные, поэтому с ними можно что-то сделать и даже выбраться. А вот тому, кто попал в Безмолвную Бездну, повезло еще меньше. То есть, вообще безнадега. Запомнил названия локаций, и даже написал по ним песню. В Вопящем Рое водились Боги, в Безмолвной Бездне не было ничего. И над всем этим властвовал какой-то Король. Юдит ни в чем не была уверена, потому что у нее было мало источников, но она очень умная, поэтому скорее всего она говорила правду. Но видимо она до конца не доверяла себе сама, раз связалась с Анойей.
Оставалось только вспомнить, как же отсюда выбраться. И найти Яну.
Я услышал брейкбит. Ритмичную клубную музыку, наподобии моей. Да я же слышал дабстеп. Орган не прекращал играть, но на фоне теперь я слышал басы. Время сплеталось воедино в этом храме. Я не знал, куда идти, но пока единственное, что я мог сделать, это войти внутрь. Я прокручивал по пути свои разговоры с Юдит, попутно вслушиваясь в музыку. Отвлекающий маневр, чтобы сбить меня с мысли. Умно, Вопящий Рой, но сегодня я буду героем. Как Одиссей! Нет, лучше, как герой из американских комиксов.
Юдит точно говорила что-то про сотворение двери, про антропоморфного бога, про управление происходящим.
Я открыл двери костела. В нос ударил запах ладана, органная музыка усилилась, почти заглушив бит. Я стоял в дверях, как будто зашел не в церковь, а в салун, освещенный светом и с твердым лицом. У меня серьезные намерения найти Яну и бороться с Вопящим Роем, если понадобится. «Главное, не давай им запудрить тебе мозги», говорила Юдит. Вообще фраза была куда сложнее, но опять-таки смысл был такой же. Я тогда еще подумал, а вдруг у Юдит началась паранойя?
Внутри стоял огромный орган, такого в этом костеле не должно было быть. Интеграция из другого времени, на похожем я играл в девятнадцатом веке. Как сейчас помню, 4 мануала, свыше пятнадцати тысяч труб. Украшен золотом, статуи ангелов охраняли его по краям, ветки с пышными листьями и гроздями винограда струились по корпусу и вдоль слепых труб. За ним кто-то сидел, но снизу я не мог рассмотреть органиста.
Двери за мной закрылись, деревянно и громко стукнувшись вдруг от друга, и фокус моего зрения переключился с органа. Я подумал, сколько людей обернется на звук, чтобы недовольно посмотреть на меня. Но этого никто не сделал. Возможно, я был незаметен для них, как наблюдатель, а не участник представления. Все были одеты в траур, и для моего века некоторые выглядели чересчур современно. Они сидели с прямыми спинами и смотрели на орган. Жуть. Я решил, что нужно тоже идти к нему.