К. Крапива, который был среди других белорусских писателей в номере, писал: «Последний раз я видел Янку Купалу опять же у Михася Лынькова за час до его трагической смерти. Кроме нас троих, в номере было еще человек пять наших общих знакомых. Я на короткое время отлучился в город, а когда возвратился в гостиницу, меня громом поразило известие: Янка Купала погиб».
О том, что происходило в комнате, где были Янка Купала, М. Лыньков и «еще человек пять наших общих знакомых», в тот час, пока отсутствовал К. Крапива, можно судить по воспоминаниям П. Глебки, которыми он делился, выступая на одном из вечеров в г. Борисове 19 июня 1962 года (к счастью, сохранилась магнитофонная запись этого выступления). П. Глебка, как он рассказывал, зашел в номер к М. Лынькову часов в девять-десять вечера. В номере было шумно, говорили все вместе, так что, когда раздался телефонный звонок и М. Лыньков, подняв трубку, выслушал звонившего, он вынужден был прервать разговор и попросил разговорившихся гостей выйти на балкон и закрыть за собою дверь, ибо, мол, ничего не слышно. Вместе с другими на балкон прошел и он, Глебка. Когда же возвратился, Янки Купалы там, в номере, уже не было. Минут через десять-пятнадцать, как утверждает П. Глебка, снова позвонили по телефону и сообщили страшную новость о смерти Янки Купалы… Есть сведения и несколько иного порядка: М. Лыньков попросил гостей выйти на балкон и закрыть дверь, так как разговор по телефону предстоял важный и он не хотел, чтобы его кто-либо слышал. И как только дверь закрылась, М. Лыньков передал телефонную трубку Я. Купале. Купала, взяв трубку, выслушал, что ему говорили, и, ничего не сказав, поспешно покинул номер — вышел на лестничную площадку…
Там, на лестничной площадке десятого (девятого?) этажа гостиницы «Москва», и произошло все дальнейшее, что привело к смерти самого выдащегося поэта Белоруссии. Анализируя и сопоставляя различные факты и версии, следует сразу же и навсегда отбросить как совершенно безосновательные разговоры о самоубийстве Купалы. Не было у поэта в те дни никаких поводов к этому, не думал и не говорил он о смерти. Купала — и это видно из приведенных выше воспоминаний — назначал встречи, приглашал насвой юбилей, мечтал, как будет жить и работать после победы, когда вернется на родную землю… Да и ехать в Москву, чтобы там покончить с собой, когда это можно было сделать в любое время и в любом месте… Нет! К тому же. когда после смерти вскрыли его номер в гостинице, там был сервирован стол на четыре персоны. Значит, Я. Купала собирался с кем-то ужинать, ждал гостей…
Остаются две другие версии: Купалу столкнули с лестничной площадки (случайно или преднамеренно?) либо, оступившись (споткнувшись, например, обо что-то), он не удержался на ногах и упал в пролет… Какая этих версий более вероятна? Глебка в том же своем выступлении в Борисове, тоже полностью отрицая всякие домыслы о самоубийстве поэта, гозорил о смерти Я. Купалы как о несчастном случае или диверсии. Ссылался при этом на дежурную по этажу, которая будто бы видела, что Янка Купала стоял, опершись на перильца лестницы, и разговаривал с молодой женщиной. Когда дежурная немного погодя еще раз посмотрела на лестницу, то Купалы там уже не было, стояла одна женщина… О женщине, виновной в смерти поэта, говорят и другие: ее, ту женщину, которая якобы по каким-то причинам толкнула Купалу, видели — она бежала, явно старалась скрыться… А. Астрейка, почти не разлучавшийся с Купалой в те его последние июньские дни, был до конца убежден, что с поэтом расправились бериевцы, ходившие за ним по пятам, куда он, туда и они,— он встретил их, входя в гостиницу: они, выскочив из лифта, едва не сбили его с ног — так бежали в опасении, как бы их кто-нибудь не задержал. Он помнил их — троих, в кепках… На вопрос, почему он вину в смерти Купалы возлагает на бериевцев, на чем основывается его убежденность, А. Астрейка отвечал: «Купала был недоволен Сталиным и всем тем, что творилось в стране накануне войны, и не скрывал, говорил не одному ему, А. Астрейке, что во всех неудачах в борьбе с фашистами и в том, что Беларусь стонет и истекает кровью под пятой оккупантов, виноват не кто-нибудь, а он, вождь. Вероятно, в гостинице да и в других местах, где говорил об этом Купала, были «уши». Такого же мнения о смерти Янки Купалы придерживалась и его жена, Владислава Францевна, добавляя разве, что Купале не простили давнишней попытки самоубийства, перепутавшей некоторым карты в устройстве процесса над вымышленной «контрреволюционной нацдемовской организацией «Союз освобождения Беларуси». В канун юбилея Купалы — его шестидесятилетия, когда встал вопрос о его вечере и награждении, это обнаружилось, всплыло… П. Глебка, обосновывая свою мысль о смерти Купалы в результате диверсии, в том же выступлении говорит, что Янка Купала приехал в Москву на Второй конгресс Всеславянского комитета, где должен был выступить с речью, а на членов этого комитета — по меньшей мере, на двоих-троих — были устроены покушения… Весьма подозрителен и вызов Купалы по телефону. Кто ему звонил? Корреспондентша «Известий»? А может быть, кто-то другой? Примерно так же был вызван по телефону из гостиницы и Михоэлс, приезжавший сразу же после войны в Минск на просмотр одного из спектаклей в купаловском театре,— выйдя из своего номера, он больше туда не вернулся: нашли на улице мертвым. Не тот же ли самый почерк? Настораживает и сама таинственность вокруг этой смерти — столько лет прошло, а никем официально в печати никакого сообщения об обстоятельствах гибели Купалы не сделано. Во всяком случае, попытка Музея Янки Купалы заполучить материалы комиссии, занимавшейся выяснением этих обстоятельств, ни к чему не привела — материалы не только не были присланы в музей, но даже никому из сотрудников музея не показаны…