О последних днях Янки Купалы в Москве писала в своих воспоминаниях П. Мядёлка. К сожалению, эти страницы не попали в ее книгу «Сцежкамі жыцця», вышедшую в 1974 г. Правда, они не многое добавляют к тому, что уже известно, однако подтверждают, что Я. Купала в те дни жил хорошей творческой жизнью, его волновали те же заботы, что и всех советских людей. Как свидетельствуют те, кто встречался с П. Мядёлкой незадолго до ее смерти, она очень огорчалась, что не попала на похороны поэта (похороны были назначены на одно время, а состоялись по неизвестным причинам часа на 2-3 раньше) и что каким-то злопыхателем, чтобы, видимо, затруднить поиски настоящих виновников, отвести от них подозрения, запутать, замести следы, была пущена сплетня, будто бы в смерти Купалы повинна она, Павлина Мядёлка…
Интересные факты сообщила жена Михася Лынькова Софья Захаровна. Она сказала, что Михась Тихонович так же, как и Петро Глебка, напрочь отвергал мысль, что якобы Янка Купала покончил с собой. Не в том Купала был в те свои последние дни настроении. Она, Софья Захаровна, отрицает и то, что в номере, где жил М. Лыньков, был, как я писал: «накрыт стол — какие-то закуска и выпивка». По ее утверждению, ничего этого именно в тот день и не было — только принесенная кем-то бутылка шампанского. И Купала пригубливал из стакана с шампанским, разведенным водой. Это во-первых. Во-вторых, как сообщила Софья Захаровна, телефонный звонок М. Лынькову, из-за которого он попросил друзей выйти на балкон, вовсе не был загадочным или секретным — звонила Ирена, литовская партизанка, с которой белорусских писателей познакомил Пятрас Цвирка. Ирена собиралась лететь в тыл врага и хотела перед отлетом сказать друзьям несколько слов. Янка Купала, узнав, кто звонит, попросил дать ему телефонную хрубку. И поговорил, когда по просьбе М. Лынькова все вышли на балкон. А потом, не прощаясь, сам вышел из номера, сказав напоследок: «Михаська, пойду посмотрю, не пришли ли мои гости. Если их нет, то через несколько минут вернусь…» Это были последние слова Янки Купалы, которые слышал Михась Тихонович…
Что же было с Янкой Купалой после того, как он вышел из номера? М. Лыньков этого не знал. Вообще, не любил об этом говорить и строить какие бы то ни было догадки. Признавался, правда, что, когда стряслась беда, всех, кто был в то время в его номере, и его самого вызывали для дачи показаний. В письме, которое было послано 11 июля 1942 г. Ларисе Николаевне Федченко из Москвы, М. Лыньков писал: «А теперь вот я должен написать тебе о страшно грустных вещах, о которых ты, очевидно, знаешь уже из газет. 28 июня умер в Москве, в гостинице «Москва», наш народный поэт Янка Купала. Приехал он погостить к нам на несколько дней из Казани. Пробыл в Москве всего десять дней. Это большая невозвратимая утрата не только для белорусской литературы и нашего народа, но и для литературы всего Советского Союза: Купала был величайшим поэтом нашего народа, представляющим целую эпоху в жизни народа и его культуры. До конца дней своих оставался он лучшим сыном своей Родины, страстно ненавидевшим фашистскую нечисть, полонившую нашу землю. Можешь представить мое личное горе, когда буквально за несколько минут до своей смерти он сидел у меня, в моем 1036-м номере на десятом этаже гостиницы «Москва». Сидел веселый, бодрый, жизнерадостный, мечтающий о родимых просторах Белоруссии. А когда вышел, мне минуты через три-четыре позвонили, что Янки Купалы нет больше в живых, он умер. Это было в одиннадцатом часу ночи 28 июня. 1 июля его тело мы предали кремации. Урну с его прахом увезем после войны в родной Минск, где будет сооружен памятник поэту. Таковы наши грустные новости» (М. Лыньков. Собр. сочинений в восьми томах. Мн., 1981—1985. Т. 8).
По моей просьбе кандидат исторических наук, главный редактор журнала «Советское славяноведение» А. К. Кавко, живущий в Москве, связался с профессором Ф. Т. Константиновым — Ф. Т. Константинов во время войны был в близких отношениях с П. К. Пономаренко и Т. С. Горбуновым и якобы знал о смерти Янки Купалы, как мне сказали, «всё». Вот что написал после беседы с профессором Ф. Т. Константиновым А. К. Кавко в письме ко мне: