себя до тёмных донных трав,
до слёзки стёртой и горячей —
река ли?.. в бережный камыш,
навстречу, в плавящую медь —
под жарким свитером зимы
к вспотевшей коже прикипеть…
2
(всё, что несла тебе)
в сухих коробочках «нельзя»,
в зелёных «можно» колосках —
всё, что несла тебе сказать,
не умещается в слова.
всё, что несла тебе шептать…
горы кружавчатый подол,
и лыжником — издалека,
и голос пуст, и стебель гол.
но как по зёрнышку — не врозь,
а просто через зимний сад
блестящих скальпелей насквозь
просыплется — и под, и над,
повадкой пальчиков слепых
чтобы запомнили согреть —
пока растерян на двоих
весь белый свет и белый снег…
СМОРОДИНОВЫЙ ЛЕС
а солнце — сквозь смородиновый лес
по тёмно-красным, розовым и белым
упругим бусинам прихваченным губами,
упрямым косточкам прикушенным легко…
(а там по краю: ива наизнанку
за пыльной тучей вскинута вдогонку
и от беззвучных судорожных молний —
которые одни и гонят ветер
вперёд товарняков и вертолётов —
уже знобит, метёт озон безумья…
и бьётся телефон — живой пескарик,
и оборвав натянутую леску
без плеска — в тишину, во тьму как в омут,
в расколотое зеркало как в сушь…
о нём, о немоте… в огне, во гневе…)
…утренним родинкам примятых летних ягод.
нет, мы другая половина неба,
где край листа двуручною пилою,
зелёным леденцом и двуязычным
блужданьем на просвет, на шёпот: слышишь,
садовник знает для чего привито,
а веткам незачем, им только дрогнуть
и прижиматься мокрым срезом к срезу,
и прирастать вживую, обнимая…
плести смородиновый лес…
прилипших мошек,
мышей летучих с тонкими резцами,
грызущих нежный сахар полнолунья
и распускающих одежду у влюблённых
до нитки, до последнего, до «кто ты?»
БАБЬЕ ЛЕТО
1
в горьких вьюнах, пижмах,
головках чертополоха
лечь и молчать: вышит
выше, вишнёвей вдоха,
вырезан из ржавых
крыш жестяных, горячих —
кровным листом каштана…
(шёлковая иначе,
спряденная чужими,
сотканная вслепую
жилка, тропа ли в глине,
трещины тень?..) разуюсь:
розы густой бронзы,
мята глухих, мягких…
просто молчать. возле.
ежа, репей, мятлик…
2
нечаянная но закрой глаза
и весь собравшись на кромке губ
о как ты будешь ловить меня
и ждать во тьме чтобы вновь и вдруг
как вздрогнешь трогая где трава
уколы кончиков мокрый ворс
хвоинок спутанных стрекоза
блесной зависнет слезясь насквозь
чешуйка рыбья не сколупнуть
поймал русалку терпи обняв
нежнейшей судорогою рук
и ног впивайся а вот слова
в которых знаю почти что груб
и небо навзничь легко легло
наждак загара волос овсюг
а мне нечаянно так тепло
3
где ночные-чёрные волосы твои
жесткая неглаженная лебеда
если потеряюсь только не прогони
летнее ли ворохом и чехарда
порох тёплых тропок звон семян-узелков
пальцы разнимаю едва да едва
шёпотом в макушку выдыхать мотыльков
где слова не сломаны о слова
ПТИЦА
Ветер!.. На сотню сторон — ветер…
Заметает пылью снежной, бережной
лёд в глазницах вчерашних следов.
Темна зима, и кроме — ничего, ничего…
И только птица-синица
день-день
говорит тонко — будет весна, разбудит!
Глупая птица! Холод сдует тебя.
А она — день-день…
Вьётся ветер, жаром несёт песок, песок…
Красный бисер швыряет в глаза.
Широка пустыня, глубока до дна,
ни росинки пропащей — нигде, нигде.
Лишь какая-то птица
пить-пить
повторяет — иди, вылупится родник!..
Глупая птица! Мираж, сон высосет тебя.
А она — пить-пить…
А с обратной стороны сна — дождь, дождь…
Сетью опутал, утопил цветы и цвета.
Вода, вода: никогда, никогда…
Но откуда-то сверху —
упрямая птица: