Сергей видит усевшегося в стороне Зотова; он надел очки и проглядывает какие-то бумаги, неповоротливый, бритая голова блестит, как крокетный шар. В его угрюмой сосредоточенности Сергей чувствует что-то осуждающее.
«Скорей бы уже начинали», - подумал Сергей.
Но вот, наконец:
- Будем начинать, товарищи.
Мезенцев предоставил слово Коршунову.
Сергей поспешно встал, привычным движением расправил под ремнем гимнастерку и в полной тишине прошел на кафедру, рядом со столом президиума. Он очень волновался. К своему выступлению он не готовился. Попробовал было, но тут же понял, что это бесполезно: что почувствует, то и скажет, это не доклад.
И вот сейчас он стоит на кафедре и не знает, с чего начать. От смущения он вдруг налил в стакан воду из графина, но, рассердившись на себя, пить не стал. Сергей остановился глазами на толстом добродушном лице Твердохлебова и чистосердечно признался, будто ему одному:
- Я не знаю, как говорить о таком тяжелом деле. В первый раз в жизни приходится так выступать.
- Ближе к делу! - крикнул кто-то.
Сергей вздрогнул. Нет, это не голос Воронцова.
Кругом недовольно зашикали.
- Не мешай человеку…
- Тебя бы туда…
- Тише, товарищи, - постучал карандашом по стакану Мезенцев.
Сергей, наконец, справился с волнением и заговорил твердо, ясно, ничего не скрывая. Всю вину за случившееся он взял на себя, рассказал, как пытался его отговорить Лобанов от этой затеи и как он обозвал Сашу формалистом и бюрократом, как потом уже сам, без Лобанова, пошел еще дальше. Сергей честно, даже с каким-то ожесточением против самого себя оценил свой поступок. Ему не понравилась чуть смущенная, сочувственная улыбка, которая вдруг появилась у Твердохлебова, и Сергей стал смотреть на хмурое сосредоточенное лицо Гаранина.
Под конец Сергей дрогнувшим голосом произнес:
- Верьте мне, товарищи, больше такое не повторится. Я хочу… я полюбил эту работу.
Потом выступил Лобанов. Он очень волновался и, пока говорил, все время теребил лацкан пиджака с комсомольским значком. На красном, необыкновенно серьезном лице его исчезли веснушки. Сашу трудно было узнать.
- Черт меня знает, как это случилось, - сказал он. - Мне это совсем уж непростительно. Все-таки не первый день в МУРе. Я должен был удержать Коршунова, запретить - и точка, а я сам… И если разобраться честно, то моей вины здесь больше. Коршунов хоть взял бандита, а я… эх, да что там говорить, я только намутил - и все.
Саша, вконец расстроенный, с досадой махнул рукой и сел на свое место.
Начались выступления.
Первым слово взял Воронцов.
Выйдя на трибуну, он с усмешкой оглядел собравшихся и сказал:
- Тут вот Коршунов и Лобанов состязались в благородстве. Каждый норовил взять вину на себя. Чудно даже. Оба хороши. И не надо изображать Коршунова младенцем. Он, мол, еще не знал, не привык, не научен. Глупости! Он взрослый человек, фронтовик, разведчик. И в армии он служил хорошо, как надо. А вот у нас сорвался. И я скажу, в чем тут дело. Коршунов с первых дней слишком высоко занесся, возомнил что-то о себе. Хотя первые же его ошибки, грубые ошибки, могли бы его кое-чему научить. Ну, хотя бы скромности. И тут, товарищи, виноваты мы сами и особенно наше руководство. Дали волю Коршунову, слишком много позволяли, даже, я бы сказал, любовались им. Пусть меня простит Георгий Владимирович, - повернулся Воронцов к Сандлеру, - но он бы никому не позволил выскакивать так на совещаниях, оборвал бы, осадил, а вот Коршунову позволял. А тот и рад и думает, что ему все позволено.
- Да брось ты, Воронцов, не язви! - крикнул с места Твердохлебов.
- Бить надо, а не насмешничать, - поддержал его кто-то.
- Да чего уж там, правильно!…
- Нет, не правильно! По-товарищески надо выступать!…
- Тише! - поднялся со своего места Мезенцев.
Сандлер сумрачно произнес:
- Воронцов, товарищи, прав, в главном прав. Вообще в нашем деле надо иметь не горячую голову, а горячее сердце.
Собрание кончилось не скоро. Выступавшие вслед за Воронцовым невольно стремились смягчить резкость его слов, хотя и осуждали поступок Коршунова и Лобанова.
Потом поднялся со своего места Гаранин. Сказал он коротко, словно отрезал, но так, что все стало ясно:
- Анархии не потерпим, товарищи. Пустого героизма и авантюр нам не надо. И вину тут замазывать нечего. Воронцов прав. Надо же понимать, дело у нас нешуточное.
И что-то дрогнуло в Сергее, сжалось сердце, когда он увидел суровое, уверенное выражение на лицах комсомольцев, которые все, как один, голосовали за предложение Гаранина: объявить строгий выговор Коршунову и Лобанову.