— Люблю много света, — объяснила девушка.
У круглого стола сидел человек с рыжими, моржовыми усами на бледном лице. Редкие светлые волосы были гладко зачесаны назад, открывая глубокие залысины на висках.
На столе стояла бутылка коньяку и закуска.
— Присаживайтесь, Семен Трофимович, — сказала девушка. — И ты, Алек. Выпейте с мороза по рюмочке.
Старший из гостей внимательно посмотрел на сидевшего у стола человека и резко произнес:
— Убери бутылку. Нашли время распивать.
— Ну подумаешь, — капризно сказала девушка. — Ведь чуть-чуть же.
Тем не менее она послушно убрала бутылку в буфет и, вернувшись к столу, взяла из пепельницы недокуренную сигарету.
— Может, хоть закусите? — спросила она. — Все-таки…
— Сыты, — оборвал ее пожилой, усаживаясь на диван. — Через час на вокзале надо быть, а ты еще не одета, я вижу.
— Ну, это мне один момент.
— В чем дело? Я ей помогу, — весело откликнулся парень, ослепительно улыбаясь.
— Пока что без тебя обойдусь, — многозначительно отрезала девушка.
— Аи, аи, дорогая. Шуток не понимаешь…
— Ладно, хватит, — оборвал его пожилой, обменявшись с девушкой быстрым взглядом. — Слушайте меня внимательно. А ты, Василий, ешь, ешь, ты и впрямь голодный, — обратился он к молчаливому человеку, сидевшему за столом, потом откинулся на спинку дивана, не спеша закурил, что-то про себя обдумывая, и так же не спеша продолжал: — На вокзал вы поедете вдвоем: ты, Тамара, и Алек. В самый раз такая парочка будет. Гостей, — на этом слове он иронически усмехнулся, — надеюсь, Тамара узнает.
— А то нет!
— Но это точно, что они сегодня приедут?
— Конечно точно.
— Солидно у них поставлено.
— Ну, еще бы! Знаете, сколько готовились? Я же видела. Первый раз ведь такое везут.
— Умница. Все надо видеть.
Пожилой хитро и многозначительно посмотрел на девушку, и та понимающе улыбнулась ему в ответ. Алек нахмурился.
— Почему первый? — с вызовом спросил он. — Трусы, да?
Пожилой снисходительно улыбнулся.
— Посевы-то, знаешь, как охраняют? — пояснила девушка. — А что дико растет — велят уничтожать. Прямо выжигают. Представляешь? Найдешь, говорят, где, так лелеешь, как розу. Трясутся прямо. Надо же!
— Тут затрясешься, — снова ухмыльнулся пожилой. — Это тебе даже не каракулевые шкурки: Доход в сто раз больше. Ну ладно, — оборвал он сам себя и уже деловито продолжал: — Гостей надо будет на Орловскую привезти. Осторожненько, дружески уговорить и привезти. Мол, так и так. Хозяин ждет по другому адресу. У него неудобно. А там уж… И ты, Алек, смотри, — он строго поглядел на парня. — Шуток не шути. У них пистолеты, и народ это отчаянный. Если им что не понравится, мы все кровью умоемся.
— Все будет в лучшем виде, — откликнулся тот, развалясь на диване и небрежно покуривая. — Умирать надеюсь только от любви к одной гражданке.
И снова чуть заметная усмешка мелькнула в глазах у пожилого.
Девушка стояла у двери в соседнюю комнату, прислонившись к стене, и при этих словах кокетливо передернула плечами.
— Жуткий трепач. Такие не пользуются успехом у женщин.
— Зачем мне женщины? — с пафосом воскликнул парень, вскинув вверх руки. — Мне надо…
— Хватит, говорю! — повысил голос пожилой. — Собирайтесь. И на всякий случай возьмите другие документы. — Он вынул из бокового кармана пиджака два паспорта, раскрыл их, потом передал один девушке, другой парню. — Ознакомьтесь и запомните.
Парень взял паспорт, заглянул в него и усмехнулся:
— Хохлов! Ах, бедный Хохлов Бедный…
— А мне-то зачем? — удивленно спросила девушка, вертя в руках паспорт.
— Если спросят, покажешь. Ну, иди одевайся.
Девушка пожала плечами и скрылась за дверью.
Пожилой посмотрел на часы.
— А тебе, Василий, тоже пора, — сказал он усатому человеку, все еще жевавшему что-то за столом.
— Угу…
— Вот встань и иди.
Человек тяжело поднялся, одернул кургузый серый пиджак, под которым виднелась пестрая ковбойка, и направился к двери.
— Все приготовь, понял?
— Угу.
Он еще дожевывал на ходу.
Когда он вышел, пожилой обернулся к парню, который задумчиво курил, устремив взгляд в пространство:
— Тебе, Алек, надо ехать на вокзал в пальто и шляпе. Там в передней висят, ты заметил?
Тот вяло пожал плечами:
— Но ведь это же…
— Ничего. А то ты в своей курточке примелькался уже в городе. Я тебе повторяю, операция серьезная. У нас еще не было такой. Если провалим… Ну, ты сам понимаешь.
— Понимаю, дорогой, — меланхолично кивнул голо вой парень и, вздохнув, добавил: — Вот, сам не знаю почему, дом свой вспомнил. Старики мои уверены, что я на тихой, спокойной работе. Спрашивают, понимаешь, когда отпуск будет, когда приеду к ним в море купаться. И еще спрашивают, почему я…
— Меня больше интересует, что ты им отвечаешь, — с ударением произнес пожилой.
— А что я им могу ответить, как ты полагаешь? Приеду, дорогие, пишу. А сейчас отчет годовой составляем, занят очень. — Он грустно усмехнулся.
— Что-то не нравятся мне твои настроения, милый. То говоришь, тебе другой работы не надо, а то вот скулить начинаешь. Не нравится это мне.
— А мне, думаешь, нравится? Но я еще так полагаю: когда-нибудь эту работу все равно поменять придется. Ну, тебе уж, может быть, поздно. А мне придется. Сердце подсказывает.
— По Тамаре сохнешь, — усмехнулся пожилой, кивнув на дверь в соседнюю комнату. — Вот тебе сердце и подсказывает черт те чего.
— Э! Ну, что ты такое говоришь? — парень досадливо махнул рукой. — Мужской разговор у нас, так?
— Для такого разговора время неподходящее выбрал.
— Человек ты для этого неподходящий, — ответил парень, насупив тонкие, черные брови.
— Человек? — пожилой усмехнулся, но глаза подприпухшими веками посмотрели на собеседника остро и неприязненно. — А много ты обо мне знаешь? Я, милый, жизнь прожил ой какую. И несправедливостей вынес вот, — он провел ладонью по толстой шее. — Другому на две жизни хватит. Но молчу. Один мой благодетель, между прочим, тут, в Борске. Сидел он до войны за одно дельце. Так я у него во на каком крючке вишу. Только дернет, и хана мне. А он такой, он когда-нибудь дернет. И не моргнет. Вот как я живу.
Парень поднял на него вспыхнувшие злостью глаза.
— А почему молчишь, а? Почему жить ему позволяешь? Боишься, так?
— Время не пришло. Когда-нибудь посчитаемся. — Пожилой нетерпеливо посмотрел на дверь в соседнюю комнату: — Ну, что же это она? На бал собирается?
— Женщины на любое дело, как на бал, собираются, дорогой.
— До поезда… — пожилой озабоченно посмотрел на часы, — сорок пять минут. А на вокзале тебе еще осмотреться надо. Там всякий народ может быть. Эх, милый. — Он усмехнулся и, придвинувшись, обнял парня за плечи. — Если эта операция удастся, внеочередной отпуск получишь. На два месяца. И все деньги вперед. Понял? Только не унывай, нос не вешай. Весело жить надо.
— А я так и живу, — кивнул тот. — Веселее не бывает.
В этот момент дверь открылась, вошла девушка. Она была в дорогом синем костюме, стройные ноги обтягивали пестрые, клетчатые чулки, на груди красовался большой кулон на тонкой золотой цепочке.
— Вай, какая ослепительная красота! — воскликнул парень, шутливо жмурясь.
— Тамара, дай-ка коньяк, — неожиданно распорядился пожилой. — На дорогу выпьем.
— Ой, правильно!
Она метнулась к буфету. Парень встал с дивана, потянулся и, блеснув зубами, сказал:
— Верно говоришь, надо выпить. Кровь заиграет, душа запоет. Ба-альшой бокал попрошу, дорогая, — обратился он к девушке.
Та с улыбкой отодвинула рюмку и налила ему полный стакан.
Все трое чокнулись.
— Ну, с богом, — сказал пожилой.
И уже в передней, когда молодые люди одевались, он озабоченно повторил:
— Так смотри, Алек, народ это отчаянный. Им терять нечего.
— С такой женщиной, — весело ответил парень, — я лев, а не человек, дорогой.