— Ты еще спишь? Я принесла тебе малины…
Да-да, именно эти слова мне следовало произносить, сидя в лодке посреди озера. Неудивительно, что у меня ничего не получалось. Режиссер то и дело хлопал в ладоши, перебивая:
— Стоп! Совсем не то. Давай сначала.
Мы бились с мифической малиной несколько дней. Режиссер — любитель блондинок — с маниакальным упрямством выжимал из меня «правду», но в результате только устало утер пот:
— Наваждение: как только она раскрывает рот, весь образ рушится.
В конце концов мою роль озвучила другая актриса, а мне оставалось лишь сожалеть о преждевременном закате немого кино.
Но все равно, на просмотре я себе понравилась. Это было красиво: заросший пруд, блики солнца в камышах и томительная, бесконечно чистая мелодия за кадром, которая так и называлась: «Лодка среди кувшинок». Ее сочинил молодой саксофонист, играющий в плохом ресторанчике на московской окраине. Саксофонист приходил на съемки и слонялся, неприкаянный, между декорациями, постоянно что-нибудь роняя. Он то и дело извинялся, хотя на него никто не обращал внимания, и его длинное малокровное лицо оживлялось только тогда, когда включали фонограмму. Однажды я видела, как режиссер одобрительно похлопал его по плечу:
— Не дрейфь, скоро ты станешь Нино Ротой, а эта вещь будет преследовать тебя из каждого окна, как слуховая галлюцинация.
Мне кажется, композитор не верил, в чем и оказался прав. Саксофонист не дождался премьеры, глупо погиб в случайной ресторанной разборке. Возможно, таким образом судьба уберегла его от разочарования, потому что фильм критика изодрала буквально в клочья. Он промелькнул вторым экраном по захолустным клубам железнодорожников, и коробки с пленками заняли надлежащее место на пыльной полке. Самое смешное: через несколько лет сей факт позволил нашему ценителю блондинок ко всем прочим титулам приобрести еще и самый звучный — гонимого гения. Мелодия умерла вместе с фильмом, а с ней и несостоявшаяся актриса Жанна.
На съемках я и познакомилась с Кареном. Он не имел отношения к фильму, не числился в штате киностудии, но от него в прямом и переносном смысле зависело все. Он давал деловые советы, устраивал полезные знакомства, отпускал игривые комплименты актрисам и угощал дам сигаретами с ментолом. Теперь таких, как он, именуют спонсорами и продюсерами, а тогда — нужными людьми. И в том, и в другом случае — это представители древнейшего ордена счастливых пенкоснимателей. Я спросила у гримерши:
— Кто это?
— Как кто? — удивилась она. — Карен.
— Карен?
— Ну да, Карен, — она взбила мои волосы натурального рыжего цвета, — он все может и всех знает.
А дальше… Несколько невинных любезностей, флакончик французских духов, столик на двоих в валютном ресторане, но главное, ах, конечно же, главное: «все знает и все может». И я перекочевала из студенческого общежития с непугаными тараканами в кареновскую квартирку в тихом центре, захватив с собой имущество, состоящее из пары штопаных колготок и конспектов по актерскому мастерству. Жилось мне неплохо, и очень скоро учебу я забросила, ограничившись выходами в свет в сопровождении Карена: на премьеры, модные постановки и в ресторан Дома кино. Карен однажды даже вывез меня на Берлинский кинофестиваль, но здесь начинается иная, грустная история.
В Берлине премию за лучшую женскую роль получила моя невзрачная сокурсница-зубрилка, и это меня неожиданно проняло. Там я впервые серьезно напилась, и Карен отхлестал меня по щекам в гостиничном номере, и страх в первый раз вошел в мое сердце ржавой иглой. В остальном я вполне могла чувствовать себя крохотной частицей богемы, хотя сниматься меня больше не приглашали.
Итак, Карен взял меня за плечи и развернул против течения. Или, вернее, изменил его направление, и я преспокойненько отправилась в новое плавание, даже не прихватив с собой спасательного круга. А впрочем, не сделай он этого, нашелся бы кто-нибудь другой, ибо для автономного путешествия необходимо прилагать определенные усилия. Разумеется, в один уж-жасный день я наскочила на мель, точнее, меня вынесло на нее, беспомощную и мокрую. А пароход, блистающий гирляндами, поплыл дальше. С его палубы еще доносились приглушенные звуки Аргентинского танго, а Карен стоял на корме и нежно обнимал стройную прелестницу. Изрядно наглотавшись воды, я очутилась в одиночестве среди разрозненных обломков загубленной молодости. Мимо проплывали чужие корабли, и пиратские флаги, еще недавно спрятанные в трюме, гордо реяли на мачтах.
Уже почти год я сидела без работы и денег в своем тихом центре, в квартире Карена, которую он мне оставил. Или нет? Я просыпалась по ночам в холодном поту, представив, как он входит и говорит: