Девушка отвернулась и устало опустилась на холодные плиты, продолжая ощущать буйство пламени. Внутри мягко пульсировала непривычная пустота. Она убила Ратта. Нет, не так. Она уничтожила Ратта, но не чувствовала ничего, кроме безграничной горечи. Пламя за спиной затихало – ей не нужно было смотреть, чтобы знать об этом. Она чувствовала, как слабые черные искры гаснут на белом мраморе.
– Мне правда жаль, – тихо сказала она.
– Я знаю. – Кктурр привычно шагнул из тьмы и опустился рядом, обнимая ее за плечи. – Если бы ты убивала с удовольствием, в том поцелуе сгорели бы оба. Все позади, Лль. Ты молодец.
– Нет, Кктурр. Я была бы молодец, если бы не допустила всего этого.
– Нет, – резко оборвал он. – Ты знаешь причины путей? Ты видишь дороги до самого края? Их не вижу даже я, хотя мне ведомо много большее, – горько признался он.
– Я думала, ты знаешь все.
Кктурр лишь молча покачал головой и накинул свой плащ на дрожащую от волнения девушку. Он тихо сидел рядом, пока исходящие от нее волны тревоги не сменились легкой рябью беспокойства.
– Пойдем к Сирру, – мягко позвал он.
– Идем, – эхом отозвалась Лль, поднимаясь с пола. – Только один вопрос. Почему ты решился меня учить?
– Ты осталась живой в смерти, – пояснил Кктурр, открывая тяжелую дверь. Вот и всё. Он вернется в свою долину, к привычной тишине и спокойствию….
– А… Можно мне продолжить учебу?
– А кто-то говорил, что она закончена? Нет, солнце мое, до настоящей смерти тебе еще учиться и учиться! – с напускной строгостью ответил он, с удовольствием отмечая ее улыбку. «А все-таки интересно, что получится», – подумал он, пропуская Лль вперед.
ВРЕМЯ ПРИШЛО
Тихо погаснет свеча,
Прольется на пол вино,
Плащ упадет с плеча,
Будет уже все равно.
Где-то пробьют часы,
Отмерив последний круг.
Капли небесной росы
Стекают с прозрачных рук.
Под пальцами треснет стекло,
Сотрутся границы миров.
Кажется, время пришло
Пройти через сотни костров.
Музыкант
Прислушайся: так разбивается тишина,
Смотри, как быстро уходит прочь одиночество,
Чувствуй – под пальцами тихо мурлычет струна,
Спой в темноте свое собственное пророчество.
Я открываю глаза. Поезд тихо подходит к станции нового города, замедляя привычную тряску, дядюшка довольно ухмыляется с верхней полки – видимо, у него большие планы на эту поездку. Полноватый, с лихо закрученными вверх усиками, он всегда заполняет собой все пространство вокруг: говорит о чем-то, бурно жестикулируя, куда-то спешит… не могу сказать, что дядюшка мне неприятен – он единственный оставшийся у меня родственник, и живу я с ним вполне неплохо. Он даже привязан ко мне, по-своему. Но я слишком люблю тишину. Новый город… что ждет меня там? Очередные выступления, съемная квартира (главное, чтобы была без клопов, клещей и всяческой кусачей дряни.Ууу, ненавижу), и, конечно, новая девушка. Они – мое маленькое хобби. Я выбираю одну девушку из толпы – всегда одну, и выполняю почти все её желания, в своеобразной форме, конечно. Им нравится моя внешность, а коронный взгляд поверх смычка завершает картину наилучшим образом. Я не люблю врать, и потому ни одной из них я не сказал ни слова о любви…
Люди перестают мельтешить перед глазами, а значит, дядюшка слезает с полки и вручает носильщикам все наши футляры. Пора выходить. Я встаю очень неохотно, захватываю свой рюкзак и футляр прежде, чем их схватят чужие небрежные руки. У меня не слишком много вещей, но их я никому не доверяю. Привычная суматоха с багажом проходит практически мимо меня, я молча забираюсь в поджидающий нас кэб, прислоняюсь виском к холодному стеклу и смотрю на вокзальную площадь до тех пор, пока мерное цоканье копыт по мостовой не увозит нас в серые лабиринты.
В городе идет дождь, и рассмотреть его за полосами текущей по стеклу воды практически невозможно. Впрочем, таинственность мне по душе – времени налюбоваться будет еще достаточно. Дядюшка опять рассуждает о предстоящих выступлениях. Хорошо, что он чем-то занят, я даже не пытаюсь вникнуть в смысл его слов – он меняет планы каждые десять минут. Тоскливо. До боли, до воя в груди, но вряд ли я однажды в этом кому-то признаюсь. Я привык быть один.
– А вот и наш новый дом, – восклицает дядюшка, выпрыгивая из кэба и целуя в обе щеки разрумянившуюся домохозяйку, – Жизельда, дорогая, сколько лет, сколько зим… сынок, занеси вещи в комнату и иди развлекись, чего тебе с нами, стариками сидеть. Хотя, что вы, простите, мадам, старик только я, а Вы молоды и прекрасны…
Все ясно. Дядя опять за свое – старые подружки встречаются почти в каждом городе. Значит, до полуночи я совершенно свободен. Нетерпеливые толчки в спину, замаскированные под отеческие объятия, выпроваживают меня на лестничную клетку с футляром и тощим бумажником в нагрудном кармане. Полчаса я сижу на холодных ступенях, наблюдая, как постепенно успокаивается бушующий ливень, и, наконец, дождавшись последних капель, выхожу на улицу в поисках максимально дешевого ужина.
Это не так уж и сложно – отдаляешься от вокзалов и главных городских площадей, забредаешь в глухие дворы и ищешь пекарню с неброской вывеской. К вечеру хлеб отдают почти даром, а там и на чашку чая как-нибудь наскребу. В крайнем случае, всегда можно предложить сыграть в обмен на еду… не люблю. Ненавижу продавать свою душу за какие-то мелочи, и потому такая «бартерная» игра всегда проста и безыскусна, в чем-то даже груба и остервенела.
Ботинки почти не успели промокнуть, когда я все же нашел подходящее место для ужина. За прилавком стояла темноволосая девушка, рассматривающая пирожки с видом вселенской печали. Неплохое начало вечера.
– Добрый вечер, – я снял шляпу и слегка поклонился. Леди мгновенно оживилась.
– Для кого как, – не слишком любезно ответила она, впрочем, на её лице промелькнула быстрая улыбка.
– Если Вы продадите мне пирожок и тем самым не позволите сгинуть от голода, для меня вечер будет совершенно прекрасным.
Девица хмыкнула, выбивая чек, расплатившись, я устроился на одном из нескольких шатких стульев.
– Неужели Вы – тот самый расхваленный всеми музыкант? – почти презрительно поинтересовалась она, кивнув на футляр за моими плечами.
– Не уверен, мадемуазель, что я всеми расхвален, но – да, Вы правы. Я действительно музыкант и всю неделю буду давать концерты. Приходите. Возможно, Вы не пожалеете.
– Посмотрим. Пекарня закрывается через десять минут.
– Тогда – не смею задерживать, – с лёгким полупоклоном я вновь вернулся на холодную улицу.
Пожалуй, я ошибся. День сегодня явно не мой: плащ совершенно не собирался защищать от резких порывов северного ветра, ночь стремительно наползала на город со всех сторон, фонари не горели, и идти было особенно некуда. Я отсчитывал время, дрожа от холода. Теплый пирожок был съеден и практически забыт, оставшейся в кармане мелочи хватило бы на чашку-другую чая, но я хотел приберечь ее про запас. Если через полчаса станет еще холоднее, я просто умру. Пойти, что ли, по ресторанам? Я осмотрел свой обтрепавшийся дорожный костюм: на брюках несколько капель грязи, манжеты на рукавах поистерлись, ботинки разношены и не чищены… ни в одно приличное место в таком виде не пустят.