Товарищ Орджоникидзе спрашивает женщину-продавца:
— Чем взволнован молодой человек?
И вместо женщины-продавца товарищу Орджоникидзе отвечает дежурная по гостинице:
— Молодому человеку нужно дать по рукам.
Не смогла склочная тетка облаять, меня тогда, там в номере, так она набирала очки здесь, в вестибюле.
— Все утро он сегодня безобразничает. Ни свет ни заря разбудил вас.
— Что было, то было.
— Потом он решил покататься на детской лошадке…
Товарищ Орджоникидзе начал сердиться.
— Что он сделал теперь?
— Здесь ларек Торгсина, товары продаются только на иностранную валюту и золото.
Как только она сказала «золото», я снова сорвался, и в том же темпе «крещендо»:
— Продавайте на золото и валюту черную икру, водку. Пожалуйста. А книжки не имеете права. Книги, как хлеб, — предмет первой человеческой необходимости…
— Вы слышите? Вы слышите? — закудахтала женщина-продавец.
А дежурная по гостинице добавила;
— Корреспондент московской «Молодежной газеты», а рассуждает как самый темный грабарь-татарин. Нет, этому корреспонденту нужно обязательно дать по рукам.
— У меня вопрос, — обратился товарищ Орджоникидзе к женщине-продавцу. — Я бы мог купить красивые, интересные книги, ну вот такие же, как эти, только не у вас в Торгсине, а в другом, обычном магазине?
— Нет.
— Нет таких книг?
— Нет таких магазинов.
— В Магнитогорске нет книжных магазинов?
— Нет.
— Ни одного?
— Орс построил бы, да не из чего. Доски, кирпич идут только на домны.
— В Магнитогорске ни одного книжного магазина, а вы осмеливаетесь торговать книгами в Торгсине?
— Стране нужна валюта, золото. Мы строим Урало-Кузбасс, — сказала женщина-продавец так, как ее учили в орсе, и так, как она отвечала раз по сто в день, отбиваясь от таких докучливых посетителей, как я.
Товарищ Орджоникидзе махнул рукой:
— Газеты я читаю сам. Каждый день.
— Бог с ними. Мне не нужны торгсиновские книжки. — И я, махнув рукой, пошел к двери.
— Вернитесь, — крикнул Орджоникидзе.
Я вернулся.
— Правы не они, а вы. Деритесь.
— Как?
Товарищ Орджоникидзе подошел к прилавку.
— Какие книги хотел купить молодой человек?
— Все.
— Дайте.
— За какие деньги?
— За обычные, советские.
Женщина-продавец замигала, захныкала.
— Мой финплан валютный. Меня за наши советские под суд отдадут.
— Не отдадут.
— Я продам корреспонденту книги и за советские деньги. Вы только позвоните начальнику орса. Это займет у вас всего минуту.
— Минутный разговор по телефону не поможет вашему начальнику. Пусть он зайдет ко мне. Скажите, я приглашаю.
Женщина-продавец вытерла платком глаза, высморкалась и стала кидать с полки на прилавок книги. Кидала она их зло, с обидой. Работа в Торгсине, как казалось ей, выделяла ее среди других продавцов орса, ставила в привилегированное положение. И то, что ее заставили сейчас отдать книги, предназначенные для иностранцев, пареньку в выцветшей юнгштурмовке, и не за валюту, а за простые советские деньги, она восприняла как унижение. Неприязненное, недоброе отношение женщины-продавца чувствовал не только я, это чувствовали даже книги. Яркие, красивые, падали они на прилавок без радости, с глухим тяжелым стуком, как комья смерзшейся земли на крышку гроба.
Раздался последний стук, и женщина-продавец кинула мне оттуда сверху вниз:
— Платите.
— Сколько?
— Сосчитайте. Небось в школе учились, грамотные.
Я сосчитал, заплатил и стал думать, как ловчее унести покупку. А книг много, книги толстые, в руках не умещаются.
— А иностранцев вы обслуживаете тоже в навал? — задает допрос Орджоникидзе.
— Иностранцы не спрашивают, не покупают у меня книг.
— Почему?
— Потому что они иностранцы, им требуются книги на иностранном языке. А эти на русском.
— Дикие вы люди с начальником вашего орса. Иностранцы не берут книги на русском — вы им навязываете. А русские просят — не даете.
— Стране нужна валюта… — начала было говорить по второму кругу женщина-продавец, да вовремя осеклась.
— Книги иностранцы не берут, — сказал товарищ Орджоникидзе. — А водку?
— Это пожалуйста. По пять — десять бутылок сразу.
— Вы, конечно, увязываете эти бутылки в свертки?
— В пакеты.
— А почему вы не сделали пакетов молодому человеку?
— Простите, забыла.
Женщина-продавец связала мои книги в две пачки.
— Спасибо, — сказал я товарищу Орджоникидзе. — Извините.
Затем сказал «спасибо» женщине-продавцу и пошел к двери. На улице я сказал «спасибо» в третий раз Артюше за трэхи.
— А что это? — спросил Артюша.
— Купил в Торгсине. Книги.
— Уж не вытащил ли ты бумажник у мистера Смита?
— На наши, советские. Честное комсомольское. Орджоникидзе приказал. Беги, бери и ты по горячему следу. Не зевай.
Артюша побежал к гостинице, а я двинулся из Березок в обратный путь. Иду, шлепаю сандалиями по пыли, а душа ликует. Половина экзамена на зрелость сдана. Я объяснил, уговорил народного комиссара, как велел замредактора, выступить со статьей в «Молодежной газете».
На полосе «Весь комсомол строит Магнитку» кроме статьи народного комиссара должны были быть статьи поменьше, хроника, зарисовки. Ну, это я поручу организовать Сусанке. Так звали студентку Ленинградского газетного техникума, которая проходила летнюю практику в Магнитогорске.
Иду, насвистываю «Тореадора». При длинных переходах я всегда насвистывал под шаг что-нибудь маршеобразное. Легче идти. Насвистываю и думаю о начале статьи, которую должен написать к шести утра. Самое трудное в статье зачин. Придумай его, и дальше статья напишется сама.
На развилке у домны меня нагоняет трофейная колчаковская. Артюша тормозит.
— Куда? — спрашивает народный комиссар.
— Забросить книги. Домой.
— А где живете?
— В молодежном городке.
— Садитесь. Показывайте дорогу.
— Спасибо, здесь уже не далеко.
— Садитесь, вот и начальник строительства просит вас.
Я посмотрел на начальника, а он сидит угрюмый, злой. Начальник строительства с удовольствием возил народного комиссара на домну, на рудник, на строительство электрической станции. Здесь все жило, кипело, росло. А в молодежном городке, как и в других поселках, хвастать, показывать было нечего. Если говорить откровенно, я бы тоже повременил с поездкой в молодежный городок. А что, если нарком под впечатлением нашего неустроенного быта напишет вместо героической статьи критическую? Это же будет вразрез с установкой зама. Вот завтра отошлю я с московским самолетом полосу: «Весь комсомол строит Магнитку», тогда пожалуйста, едем смотреть, как живут комсомольцы первенца Урало-Кузбасса. Я сам проведу, сам покажу наше неустройство.
А товарищ Орджоникидзе не хочет ждать до завтра и держит дверь машины открытой. Лезу внутрь. Сажусь рядом с начальником строительства,
— Добрый день!
— Добр… — цедит он, глядя в левое окно.
«Ах, так», — думаю я и начинаю смотреть в правое окно.
На машине — не на своих двоих. Три километра проскакиваем за пять минут. Вот и молодежный городок. Проехать по нему трофейная-колчаковская не может. Год, как отсюда ушли строители, а рытвины и колдобины еще не заделаны. Строительный мусор не убран. Наоборот, к нему добавился мусор бытовой. Очистки, обрывки, обрезки. В городке двадцать бараков и ни одной помойки, ни одного мусорного ящика.
Артюша остался с машиной у шоссе, а я веду наркома к баракам. Они здесь двух категорий. Восемнадцать общих и два семейных. Пока я работал в монтажной бригаде, жил в общем. А как только редакция выдвинула меня из рабкоров в спецкорреспонденты, мне выделили комнату в семейном.