Что же делали они весь год? Ничего. Каждый пробавлялся чем мог. Этим выпускникам важно было не кем работать, а где работать. Дяди помогли им остаться в Москве. И вот они служили. Кто переписчиком, кто управдомом, а кто и вовсе ничего не делал, живя с дипломом на иждивении родителей.
Сейчас все повторяется сначала. Не успела комиссия по распределению молодых специалистов приступить к работе, как со всех сторон посыпались запросы.
Я спросил директора швейной фабрики имени 8 Марта:
— Разве юрист Напалков умеет шить или кроить?
— Нет, шить он не умеет.
— А зачем вы прислали на него запрос?
Директор развел руками и честно сознался:
— Попросила мать Напалкова у меня протекции, а я не смог ей отказать.
Протекция. В давно прошедшие времена по протекции именитых родственников дворянские и купеческие сынки получали богатые подряды и откупы, устраивались на службу. Мы, по совести, успели даже и забыть о таком гнусном слове, как протекция, а вот кое-кому это слово потрафило, и они решили воскресить его.
Тебя с супругой я люблю,
Целую крепко и молю:
Не наноси удар мне в спину
И пожалей мою Марину…
Вам бы взять и подумать, товарищи Онановы, Туркины и другие дяди — любители протекции, а не наносите ли вы сами своей протекцией удар в спину Марине?
1957
С МИРУ ПО ТРЕШКЕ…
В парадном раздался неожиданный звонок, и в комнату зашла дама-патронесса. В каждом подъезде каждого большого дома есть одна-две такие дамы. В канун большого праздника эти дамы с подписным листом в руках обходят квартиры, собирают деньги на подарок дяде Ване, тому самому слесарю-водопроводчику, который установил в нашем доме разбойничью таксу: «Ты мне дай на пол-литра, я тебе на ползакрутки кран подвинчу».
В последний раз деньги собирали не для дяди Вани, а по другому поводу. Разнося пенсии пенсионерам, почтальон Вера оставила в чьей-то квартире сумку с деньгами. Весь следующий день Вера разносила почту зареванной. Так со слезами на глазах принесла она журнал «Советская женщина» даме-патронессе. Добрая дама сначала всплакнула вместе с почтальоном, потом кинулась по квартирам.
— Давайте скинемся по трешке, и дело не дойдет до суда. Вера — молодая девчонка, жалко!
Дом у нас дай боже! Подъездов не то двадцать, не то двадцать пять, и в каждом — своя дама-патронесса. За два дня дамы собрали нужную сумму и спасли Веру от суда. Встречаю как-то в лифте почтальона Симу, спрашиваю:
— Ну, как Вера, не плачет больше о пропавшей сумке с пенсиями?
— Господи, неужто и вы поверили этой байке?
Никакой пропажи пенсионных денег не было. Недавно райсовет переселил Веру из подвала в однокомнатную квартиру в ваш дом. Вера переехала, пригласила слесаря дядю Ваню подключить горячую воду к ванной. Тот пришел, огляделся, сказал:
— Сегодня же иди в мебельный, покупай финский гарнитур.
— На какие шиши?
— Дай трешку на пол-литра, научу, как достать полтысячи. — И дядя Ваня научил. Сочинил байку про пропавшую сумку с деньгами.
— Ах, канальи, ах, разбойники! — сказал я и отправился к даме-патронессе.
— Нужно писать жалобу. Сообщить комсоргу почты об обмане Веры.
Дама-патронесса отказалась писать жалобу на почтальона Веру: «Жалко, молодая девчонка!» Я решил написать сам. Под горячую руку не написал. А потом по тем же соображениям: «Жалко, молодая девчонка», — простил Вере обман. И зря. Дело было не столько в письмоносце Вере, сколько в пошедших с некоторых пор в обиход подписных листах. Дамы-патронессы ходят не только по квартирам, где мы живем, но и по комнатам, где работаем. Сегодня собираются трешки для казначея кассы взаимопомощи, у которой на целую сотню дебет не желает сходиться с кредитом. Через неделю по коридорам и комнатам учреждения ходит новый подписной лист, собираются трешники на покупку ликерного набора ко дню рождения какого-то замзава. С подписным листом якобы от имени общественности ходят не только дамы-патронессы, но и отдельно взятые личности по собственной инициативе. Такая теперь мода.
— С миру по трешке!..
Прошла зима, за ней весна. В мае я снял в двадцати километрах от Москвы комнату на даче. На следующий же день спозаранок ко мне приходит гость, здоровается, называет себя:
— Ведмедев! Простите, что побеспокоил, пришел поделиться отцовской радостью. Выдаю в воскресенье дочь Анастасию замуж.
— Поздравляю.
— Дочь у меня хорошая. Отца-мать уважает. Учится на четвертом курсе Второго медицинского института. И жениха она нашла хорошего, правда, не нашей православной веры. Он из венгров, Дьюла. Но я не посмотрел на веру, дал Анастасии согласие на свадьбу.
— Правильно.
— Сам понимаю, что правильно, да боюсь осрамиться. Жена — хочет наварить к свадьба ведро бражки да два ведра холодца. Будь жених своим, нашенским, все было бы правильно, а он иностранец, и я обязан устроить застолье — чин-чинарем. Вот я и обращаюсь к вам по-соседски. Прошу не за себя, а из-за международного престижа, помогите ночному сторожу устроить такое застолье, чтобы жениху было о чем писать к себе за границу. Добрый человек Ивановский из дома № 15 ссудил мне пятерку, товарищ Ганечкин из дома № 13 тоже дал пятерку.
И я, как житель дома № 11, не захотел быть хуже жителей дома № 13 и дома № 15 и дал Ведмедеву столько же.
А на следующий день ко мне приходит участковый инспектор милиции Борис Иванович и ведет за ворота к канаве, а в ней на самом дне лежит мой недавний гость Ведмедев.
— Ваша работа?
— В каком смысле?
— В самом прямом и непосредственном. Полтора месяца Ведмедев, как алкаш, находился на принудлечении. Только-только человек пришел домой, а вы преподносите ему на блюдечке с голубой каемкой полсотню на пропой.
— Моих в этой полсотне только пятерка. Я одолжил ее по-соседски на свадьбу дочери Анастасии.
— Какая свадьба, дочери Ведмедева Анастасии десять лет. Ну что другие поверили попрошайке, бог с ними, а ведь вы работник газеты! В прошлом году Ведмедев, дабы разжалобить дачников, придумал историю почище. Он собирал трешки на похороны своей неумершей жены.
— За такие поступки Ведмедева нужно судить.
— Вот вы соберитесь — все обманутые — и напишите прокурору коллективную жалобу.
Я спешил на работу, поэтому отложил составление жалобы на завтрашний день, завтра на послезавтра. А потом злость прошла, и я забыл про Ведмедева.
Прошел месяц. Воскресный день. Всем семейством садимся за обеденный стол. И вдруг в калитку входит молодой человек, приближается к террасе, ставит передо мной гипсовый бюст Маяковского и говорит:
— Сам слепил, если нравится — выручите, купите. Срочно нужна монета.
— Вытащили из кармана казенные деньги?
— Хуже. Кончил художественный институт. Комендант требует освободить место в общежитии, а выехать некуда, вот я и решил купить комнату в кооперативном доме. Другие наши выпускники зарабатывают башли на сладкую жизнь более бесчестным способом. Они рисуют копии с икон и продают их дуракам как подлинники древнего письма. А я не богомаз, не абстракционист! Я работаю классиков литературы в манере Микеланджело и Паоло Трубецкого.
— Сколько просите за классика литературы?
— Ваш сосед из дома № 15 Ивановский дал 25 рублей, сосед из дома № 13 Ганечкин — двадцать.
Я решил на сей раз не соревноваться в щедрости с соседями и дал только пятнадцать.
Автор гипсового Маяковского кивком поблагодарил меня и заспешил на улицу. И вдруг слышу за спиной насмешливый голос соседа Ганечкина:
— И вас, значит, охмурил бывший студент?
Ганечкин перешагнул штакетник, подошел к террасе, показал гипсового классика с тыльной стороны, и я прочел плохо затертый, замазанный белилами нижеследующий фирменный знак: «Производство скульптурной мастерской фабрики учебных и наглядных пособий Наркомпроса. Цена 7 р. 50 коп.»