— Мозгой ее, мозгой!
Сначала окружающие посмеивались над неистовым болельщиком. Потом стали привыкать к нему. И если иногда Морева не оказывалось почему-либо на стадионе, постояльцы Северной трибуны справлялись один у другого:
— А куда девалась наша «Мозга»? Не заболел ли он, случаем?
И вот как-то в конце зимы, в это самое тоскливое для болельщиков время, когда прошлый футбольный сезон уже закончился, а новый еще не начинался, Сергей Сергеевич Карпов встретил во время обхода прядильной фабрики технолога Морева и обрадовался ему, как родному.
— Смотрите, «Мозга». Разве вы наш, а не автозаводский?
— Как же, кадровый текстильщик.
— А я и не знал, — сказал директор и, лукаво подмигнув, добавил: — А ну, заходите ко мне сегодня, поговорим о текстиле.
Морев зашел, и болельщики заговорили, и конечно же не о текстиле, а о футболе. А это те же семечки. Их можно грызть часами.
Так технолог Морев познакомился с директором комбината, и, когда наступила весна, наши болельщики регулярно стали встречаться после работы на Северной трибуне. Встретятся, улыбнутся друг другу. Дальше улыбок дело у Сергея Сергеевича, однако, почему-то не шло. Морев ждал продвижения по службе, а Карпов об этом ни слова. Кончилась весна, наступило лето, а Владимир Васильевич все еще продолжал жить надеждами.
«Начнет «Торпедо» играть лучше, директор и подобреет», — успокаивал себя он.
И вот на финише футбольного первенства, когда автозаводцы начали выигрывать один матч за другим и Морев мысленно считал себя уже главным технологом фабрики, Сергея Сергеевича Карпова совершенно неожиданно послали работать в Среднюю Азию, а на его место был назначен директором Сидор Иванович Пятницкий.
От обиды Морев чуть не заплакал. Но огорчения не помешали, однако, ему предпринять энергичные действия, чтобы познакомиться с новым директором.
Познакомиться с директором? Чего как будто бы проще. Приходи к этому директору в приемный день и знакомься. Приходи, а с чем? Если бы у Морева были мысли и предложения по технологии прядильного дела! Но, увы, таких предложений у технолога Морева не было. Несмотря на все свои притязания, Владимир Васильевич был просто маленьким, серым человечком. И этот человечек, не надеясь на свои таланты, делал ставку на свои знакомства. Была бы у нового директора такая же Кукарача, как у старого, Морев с радостью снова снял бы свою шляпу у фонарного столба. Но новый оказался не собачником, а рыболовом-любителем. В результате через месяц-другой на языке у Морева было уже десятка три новых слов: лещ, подлещик, шелеспер, голавль… Владимира Васильевича интересовали теперь не только новые слова, но и новые проблемы: не «кто и как забивает мячи», а «кто на что клюет». У каждой рыбы, как выяснил Морев, был свой вкус. Одна ловилась на червяка, другая предпочитала мотыля, третья — мормышку. И все это нужно было Владимиру Васильевичу изучить, запомнить. Рыболовецкая наука давалась не без труда. Другие любители ездили рыбачить на машинах. А у Морева ни своей, ни казенной. Ему приходилось поспешать за рыболовами на своих на двоих. А сколько мук претерпевал Морев зимой! Пятницкий сидит над прорубью и только покряхтывает от удовольствия. Ему что? Грудь у Сидора Ивановича борцовская, в плечах — косая сажень. Такой от мороза только здоровеет. А Мореву при его радикулите — одни страдания. Владимиру Васильевичу в баньку бы, попарить поясницу, а он каждый выходной вместо отдыха мчится когда на электричке, а когда и вприпрыжку, за «Москвичами» да «Победами» поближе к природе, туда, где имел обыкновение проводить воскресные дни Пятницкий. Встречи с директором происходили в Звенигороде, на Клязьме, а то и под самой Каширой, на Оке. Сидор Иванович приедет, а облюбованное им место занято.
— Какая досада! Опять опоздал.
— Садитесь рядом. Рыбы сегодня много, всем хватит.
— На что берет?
— На распаренное пшено.
— А у меня пшена нет, — сокрушается директор,
— Что за разговор, одалживайтесь, — по-простецки говорит Морев и придвигает Пятницкому банку.
Рыбаки делят приманку, прикуривают от одного огня и закидывают удочки неподалеку друг от друга. Один смотрит на поплавок и думает о щурятах: пойдут они на распаренное пшено или не пойдут? Другому же в это время мерещится должность главного технолога.
— Господи благослови, кажется, клюнуло! — говорит он и опасливо добавляет: — Лишь бы только министерство не вздумало теперь менять на комбинате директора.
Морев боялся, однако, не только козней работников министерства, но и упрямства своей собственной супруги Ольги Петровны. А споры с супругой шли у него из-за таксы. Привязалась Ольга Петровна к своему Мальчику, и теперь хоть плачь. Три года назад Морев понимал и даже разделял такую привязанность. Но зачем держать каракатицу в доме сейчас? А Ольга Петровна, не считаясь с изменившейся конъюнктурой, продолжала растить и холить свою собаку. В результате на последних двух выставках сын Кукарачи получил две золотые медали. А каждая медаль — это нож в сердце Морева. А вдруг до нового директора дойдет, что он, Морев, был на близкой ноге со старым и даже получил от старого в подарок собачку?
А новому директору невдомек, чем озабочен Морев. Новый, улыбаясь, смотрит на свой тощий улов — за целый день два ерша и один пескарь — и говорит:
— На сегодня всё. Хотите, подвезу до дому?
И вот машина мчит двух рыбаков-любителей к городу. Один любитель смотрит в окно и восторгается видами, которые раскрываются по обеим сторонам дороги. А второй не обращает внимания ни на запорошенные снегом березы, ни на багровый закат над лесом.
«А что, если привязать этому проклятому Мальчику на шею камень да и ткнуть его в прорубь?» — думает второй, и впервые за весь день на его лице расцветает улыбка.
Шофер останавливает машину у дома текстильщиков. Рыбаки прощаются.
— До воскресенья! — говорит один,
— До воскресенья! — громко, чтобы слышали соседи, отвечает второй и, полный надежд, скрывается в подъезде.
1955
СВОИ И ЧУЖИЕ
В приемную южносахалинской городской больницы входит дежурный врач Лаврецкая. Она не смотрит ни на Ивана Николаевича Ящикова, ни на его жену Александру Михайловну, на руках которой плачет ребенок, Врач, как маньяк, устремляется к письменному столу:
— Чернила есть?
— Есть, — отвечает няня.
Врач опускает в чернильницу перо и громко спрашивает:
— Имя, отчество, фамилия?
— Зовут его Коленькой, — говорит мать, нежно глядя на ребенка, а отец добавляет:
— Сын у нас заболел.
Но врачу Лаврецкой, как видно, нет дела до больного, она поднимает на чету Ящиковых укоризненный взгляд и говорит:
— Имя, отчество больного нужно называть полностью.
— Уа… а… а… а! — плачет ребенок.
А доктор словно и не слышит этого плача.
— Имя, отчество? — строго повторяет она свой вопрос.
— Николай Иванович, — нервно отвечает отец ребенка, а мать извлекает этого самого Николая Ивановича из пеленок и кладет его перед Лаврецкой:
— Доктор, помогите.
Но у доктора Лаврецкой, оказывается, правило. Пока не заполнена история болезни, она ни за что не оторвется от письменного стола.
— Чем болел ребенок в детстве?
Трехмесячный ребенок только-только начал свой жизненный путь и ничем пока еще не болел, и тем не менее доктор поочередно называет все детские болезни, которые только существуют на свете.
— Корь была?
— Нет.
— Скарлатина? Дифтерит? Свинка?
— Уа… а… а, — стонет ребенок.
— Доктор, ему плохо, помогите! — плачет мать.
А доктор продолжает сыпать вопросами:
— Были ли в роду у больного алкоголики? Малярики? Не страдал ли кто из родителей больного шизофренией?