— Уже все розданы.
— А как же мы?
— А вы кто, откуда?
— С Непролазной.
— Разве есть такая улица в нашем городе?
— Была! Ее снесли по решению горсовета.
В жилотделе за прошедшие десять лет сменились почти все работники. А новые про решение № 135а даже и не слышали.
— Когда оно было вынесено?
— В тысяча девятьсот тридцать девятом году.
— Э… э, вспомнили.
В двух домах по бывшей Непролазной поднимается ропот. В горсовет с жалобой на жилотдел идут уже не две матери, а все взрослые жители. Зампред Абросимов выслушивает их, говорит:
— Жить на кладбище тяжело, я понимаю. Но есть в нашем городе люди, которым живется хуже. У вас над головами — крыша, а у них — небо.
— Как же быть?
— Ждать.
— Ну, а в будущем году вы переселите нас?
— Нет! Два ближайших года горсовет будет выписывать ордера только погорельцам и жителям аварийных домов. А вот на третий год приходите.
Зампред сказал и записал для памяти в настольном календаре два слова: «Непролазная улица» — и два раза подчеркнул слово «Непролазная».
Прошло три года, и мама Люси и Сони, и мама Вити Клочкова снова наведались в горсовет. Зампредседателя Абросимов стал уже председателем горсовета и, конечно, забыл, о чем он говорил с мамами, будучи замом, чего обещал им и что записал и дважды подчеркнул в своем календаре. Разговор пришлось начинать с самого начала.
— Вы кто, откуда?
— Нам невмоготу жить больше на кладбище. Переселите нас в новые дома. Вы обещали.
— Когда?
— Три года назад. У вас тогда не было свободной жилплощади.
— Правильно. План жилстроительства вырос у нас за эти три года в десять раз, зато количество первоочередников увеличилось в тридцать…
— Откуда же они взялись?
— В нашем городе сейчас достраиваются два новых завода и закладывается третий. На них будут работать двадцать пять тысяч человек. Из них двадцать тысяч приезжих. Их разместить где-то нужно? Кроме того, из Москвы к нам переводятся два научно-исследовательских института. Вместе с членами семей нам придется обеспечить жильем еще тысячу человек.
— А как же мы?
— Два ближайших года горсовет будет выписывать ордера только рабочим трех новых заводов и сотрудникам двух новых институтов. А вот на третий год…
Случилось несчастье. Человек отстал от поезда. Выходит он на перрон с купленным арбузом и видит вдали только последний вагон уходящего состава. Человек хлопает арбуз оземь и бежит к начальнику станции:
— Что делать?
— Отстали от своего поезда, ждите следующий!
Приходит следующий. Человек хватается за поручни, чтобы войти в вагон, а ему кричат:
— У нас полно. Ждите следующего.
Но его не берут и на следующий. Там тоже полно. Он ждет третьего следующего, потом четвертого… Снова бежит к начальнику станции:
— Как быть?
— Ждите! Может быть, удастся сесть на следующий.
Нельзя сказать, что Люсиной маме не сочувствуют. Сочувствуют, но только вполсердца, потому что и она и ее соседи по дому не из этого поезда, который стоит под парами, а из того позавчерашнего, который давно отправлен и снят поэтому из-под контроля диспетчера.
Люсиной маме и ее соседям нигде прямо не отказывают.
— Нет, почему же, дадим вам квартиры, но только не сейчас. Сейчас на первой очереди значатся другие. А у вас над головой теплая крыша. Ждите!
Ждать, а до каких пор? Время-то идет. У мамы Люси и Сони подросла уже третья дочь, Марьяна. Не сегодня-завтра Витя Клочков познакомит и ее с эпитафией на могильном камне секунд-майора Бардешина.
Нужно было помочь и Люсиной маме и всем ее соседям. Иду между крестов и памятников и думаю: как?
Не доходя шагов за сто до ворот, вижу еще один домик. Уже каменный. На домике вывеска:
«Контора Никольского кладбища».
Вот где мне могут дать хороший совет. Вхожу в контору, нахожу дверь с табличкой: «Директор кладбища», открываю ее. За столом директора сидит довольно массивный мужчина и что-то старательно отстукивает одним пальцем на машинке.
— К вам можно?
Молчание. Я вошел в кабинет в весьма неподходящее время. Мужчина за столом директора старается, не может обнаружить на машинке какую-то букву русского алфавита. Вот только что она была и сбежала. Лицо мужчины напряжено, рот полуоткрыт. Изо рта виден кончик большого красного языка.
И наконец о радость! Трудные поиски заканчиваются успехом. Исчезнувшая буква найдена. Мужчина стукает по ней пальцем и поднимает счастливые глаза на меня.
— Простите, что беспокою. Я хотел поговорить с директором.
— Вы кто?
— Сотрудник областной газеты Козлов.
— Давайте знакомиться. Я и есть директор Хрынин. Зовут меня, как Пушкина, — Александр Сергеевич. Как звать Пушкина, все помнят, а мое имя забывают.
— Я не забуду.
— Каждый день собираюсь к вам в редакцию. Может быть, теперь, поскольку мы познакомились, вы подсобите мне напечатать статью?
— О чем?
— Как вы полагаете, что такое кладбище?
Этот вопрос застал меня врасплох.
— Ну, это… как его? Место захоронения.
— Так можно сказать про кладбище прошлого. А кладбище будущего должно быть другим.
— Каким?
— Тематическим.
— Объясните.
— Пожалуйста! Зачем сейчас люди приходят на кладбище? Навестить могилы близких. А я хочу, чтобы они не только навещали, но и получали здесь знания, полезную информацию.
Хрынин приглашает меня в соседнюю комнату. Чуть ли не всю стену занимает здесь карта кладбища. Карта разлинована на квадраты (Хрынин называет их кварталами). А на квадратах разными красками обозначены кресты. Хрынин берет в руки указку.
— На нашем кладбище уже сейчас можно провести несколько экскурсий.
— Например?
— Тема номер один. Я назвал ее так: «Полководцы и герои войны». Вот, квартал № 17, - указка ткнулась в красный крест в левом нижнем углу. — Здесь похоронен Голинищев-Кутузов.
— Это не тот.
— Я знаю, тот похоронен в Ленинграде. А этот внучатый племянник того. Экскурсовод скажет только несколько слов о внучатом племяннике и сразу перейдет к тому. Будет говорить о Бородине, Денисе Давыдове, разгроме Наполеона.
Затем Хрынин тычет указкой в квартал № 31 и говорит:
— А тут похоронен участник обороны Севастополя матрос Мухортов. Экскурсовод говорит о продажности царского правительства и героическом поведении честных русских патриотов в боях за Малахов курган. С квартала номер тридцать один экскурсионная группа идет в квартал номер сорок два. Здесь похоронен участник Альпийского похода Суворова, секунд-майор Бардешин. Экскурсовод рассказывает о боевом кодексе генералиссимуса и полководца: «Пуля дура, штык молодец»… ну и т. д. Я говорил о теме номер один. А вот тема номер два: «Ими должны гордиться». Это рассказ о людях культуры, искусства, литературы. Места захоронений артистов, музыкантов, художников указаны на карте голубыми крестами. А вот тема номер три, для экскурсии «Государственные и общественные деятели». Места их захоронений отмечены желтыми крестиками.
Темы есть, — сокрушаясь, сказал Хрынин, — да вот беда, экспозиция для бесед очень трудная. Холостая пробежка экскурсантов по теме номер один составляет три тысячи пятьсот метров.
— Почему?
— Хоронили раньше бессистемно. Смотрите на красные крестики, ими я обозначил места захоронений по теме номер один: «Полководцы и герои войны». От квартала номер семнадцать, где похоронен внучатый племянник, до квартала номер тридцать один, где лежит герой обороны Севастополя, — триста метров. От квартала номер тридцать один до квартала номер сорок два — двести пятьдесят. Между этими кварталами нет больше захоронений по теме номер один, зато есть захоронения по теме номер три (желтые крестики)… Что я предлагаю? Перестроить обычные городские кладбища в тематические. На одном, скажем нашем Никольском, хоронить впредь только лиц, относящихся к теме номер один. На Рождественском — к теме номер два. На Васильевском — к теме номер три, на Ново-Проломном — к теме номер четыре. Вы понимаете меня?