Сижу, думаю, где достать щенка, совсем забыв, зачем я пришла в ветлечебницу, а он, виновник и причина моего прихода, появляется в это время в дверях своего кабинета.
«Айболит», — сказала санитарка-швейцар.
Маленький, седенький, бородка клинышком — таким я запомнила доктора Айболита по книжкам Детиздата. А сын Капитолины Прохоровны был похож не на Айболита, а на дядю Степу, героя другой книжки, другого автора. Только этот дядя Степа, в отличие от того, был не во флотской форме, а в белом халате врача.
Голова вровень с верхней дверной перекладиной. Ладони как лемехи у плуга. Пальцы напилены из толстой кизиловой трости. Смотрю и не понимаю: как такими пальцами ставить шины на сломанную воробьишкину ногу?
— Дядя Клим, — говорит девочка с розовым бантом и кидается к нему.
Дядя Клим раскрывает перед девочкой лемех-ладонь, и в этой ладони, словно годовалый ребенок на большой отцовской постели, лежит воробушек.
— Срастить ножку, как тебе хотелось, не удалось, — виновато говорит девочке густой бас из-под потолка. — Пришлось поставить воробью протез.
Дети, сидящие рядом, встают на стулья, тянутся, хотят посмотреть, как выглядит воробей на протезе. И я встаю. И я тянусь вместе со всеми. И мне интересно.
— А он из чего, этот протез? — спрашивает мальчик с черепахой.
— Наша промышленность, к сожалению, не выпускает протезов для воробьев, — гудит голос все оттуда, из-под потолка, — я попробовал изготовить его сам из скрепки для бумаг.
— И на нем можно будет ходить?
— Не знаю. Давайте проверим, — говорит ветврач и кладет воробья на стул.
Воробей поначалу лежит неподвижно, потом встает на ноги, отряхивается и делает два первых прыжка. Тук. Тук. Скрепка стучит по стулу, как настоящая деревянная клюка.
Это так неожиданно, что все мы смеемся.
Девочка Нинель с розовым бантом обижается за воробья-инвалида, прячет его в коробочку, спрашивает:
— Что с ним дальше делать?
— Вон окно, выпусти на волю.
— Я выпущу его у нас во дворе.
— Там, думаешь, воробью будет лучше?
— Там у него, может быть, осталось гнездо, дети?
— Молодец, умничка, — гудит ветврач и оборачивается к сестрам-близнецам: — Что у вас?
Сестры поднимают над головой трехшерстного котенка.
— Кто он: мальчик или девочка?
Котенок уплывает под потолок.
— Мальчик, — слышится сверху.
— Что, что я говорила! — заверещала внизу одна из сестер.
Вторая сестра отводит верещунью в сторону и начинает шептать ей что-то на ухо.
— Вы не верите мне? — слышится сверху.
— Они верят. Они боятся, что мама не поверит и утопит этого мальчика в ведре вместо девочки, — говорит хозяйка воробья-инвалида.
— Ваша мама не верит глазу, не верит слову. Она верит только справке. Это пожалуйста. Вас как зовут? — спрашивает ветврач.
— Люся, — говорит одна.
— Наташа, — добавляет вторая.
Врач вытаскивает из кармана бланк поликлиники и, приложив его к стене, что-то пишет на нем, потом читает написанное вслух:
— «СПРАВКА
Сим удостоверяется, что трехшерстный котенок, доставленный на экспертизу в ветеринарную лечебницу Люсей и Наташей, признан котом, а не кошкой.
Что удостоверяется подписью и печатью».
Передайте эту справку маме, а на словах скажите — трехшерстный кот в доме к счастью.
Ветврач-гигант говорит и оборачивается к следующему пациенту. Мгновение — и черепаха оказывается под потолком.
— Что с ней?
— Боюсь, умрет она с голоду, — говорит мальчик.
— Давно не ест?
— Неделю.
— Черепахи могут голодать и дольше. Полгода, даже год.
— Как так?
— Ты что читал про черепах?
— Книжку о Каракумах. Там написано про черепах мало.
— Сходи в городскую библиотеку, возьми Брема, а еще лучше иди в зоопарк, запишись в юннаты, — басит ветврач и подходит к гордому мальчику: — Что у тебя?
Тот молча раскрывает кошелку и показывает залитого кровью петуха.
— О…о, — гудит, рокочет под потолком. — Этого пациента придется осмотреть внимательней.
Лемехи-ладони забирают Петьку и скрываются с ним за дверью врачебного кабинета.
Ветврач-гигант производит на меня хорошее впечатление. Мне нравится, как он держится, разговаривает с ребятами. Как осторожно берет в свои ручищи больных зверьков и птичек.
Я говорю это не в оправдание сына Капитолины Прохоровны. Я просто подытоживаю свои наблюдения и делаю такой вывод. С четвероногими и пернатыми этот сын ведет себя по-человечески, а к родной матери относится по-зверски.
Два сердца в одной груди. Человек делает из канцелярской скрепки протез для воробья. Это на людях, в лечебнице, А дома, один на один, он морит голодом старую женщину. Аномалия. Изобразить такую аномалию в фельетоне можно очень хлестко, а как объяснить ее?
Сижу, ломаю голову, а операция в комнате напротив тем временем подходит к концу, и ветврач с Петькой в руках показывается в дверях. Разорванный гребень У Петьки сшит, глаз заклеен черным пластырем. Ну, не петух — адмирал Нельсон. Я улыбаюсь неожиданному сходству, а гордый мальчик смотрит на пластырь с тревогой. Спрашивает:
— Приживить было нельзя?
— Выколотое и выклеванное, к сожалению, не приживляется. Можно было бы произвести другой эксперимент: одолжить для твоего Петьки глаз у здорового петуха. Но тут встает вопрос: есть ли смысл ослеплять одно живое существо, чтобы сделать зрячим другое? Тем более что гарантий на удачу никаких.
— Отец отрубит Петьке голову.
— Он что, человек злой?
— Был бы добрый, не добивал бы раненого.
— Может, это не от злого сердца. От бережливости. Отец думал: а если побитый петух околеет? Тогда куда его — только на помойку. Рабочему такая роскошь не по карману. А раз Петька будет жить, топтать кур и одноглазым, рубить ему голову нет смысла. Иди домой, не бойся, все будет в порядке.
Гордый мальчик идет к выходу, ветврач спрашивает меня:
— А у вас что?
Я лезу в сумочку за редакционным удостоверением и слышу дыханье бегущего, запыхавшегося мужчины. Мужчина спешит, несет на вытянутых руках пушистую, притихшую собачонку.
— Доктор, одна надежда на вас. Спасите Романа.
— Что с ним?
— Паралич.
— Я хирург. Терапевт принимает в соседнем кабинете.
— Люция Карловна верит только вам одному.
— Кто это Люция Карловна?
— Жена. Сделайте исключение ради нее. Помогите собачке.
— Двадцать пять капель валерьянки, — говорит ветврач в дверь своего кабинета.
Медсестра выносит валерьянку. Ветврач подносит ее не собачке, мужчине. Велит выпить. Тот пьет. Ветврач говорит мне: «Простите» — и уносит собачку к себе в кабинет.
Мужчина хоть и ниже ветврача ростом, но тоже не меньше метра восьмидесяти сантиметров. На пиджаке мужчины значок мастера спорта, а он сидит бледный, лоб в поту. Я злюсь, говорю мастеру спорта:
— Стыдно мужчине доводить себя до предобморочного состояния из-за какой-то собачонки.
Мужчина не стыдится, отвечает:
— Это не собачонка, это собака — пудель высоких кровей и редчайшей коричневой окраски.
— Да пусть хоть золотой! Бриллиантовой!
— Пусть, — устало отвечает мужчина и, тяжело вздохнув, добавляет: — Да разве я за собаку волнуюсь, я за жену, Люцию Карловну. Два года назад у нас был другой пудель, Мишка. Тоже высоких кровей. И пяти месяцев от роду этот Мишка гибнет от паралича. У жены от горя — удар. Три месяца врачи бились, лечили, с трудом спасли Люцию Карловну от смерти. Я просил, умолял ее не заводить больше собак. Год она — мучилась, не заводила, а потом принесла нового щенка, Ромку. Сына знаменитого шнурового пуделя Гришки. А теперь и у этого паралич. Если Ромка погибнет, у жены будет второй удар, а второго она не выдержит.
— Детей у вас нет?
— Нет.
— Все от этого. Заведите.
— Хотели. Врачи запретили Люции Карловне рожать по состоянию здоровья.
— Рожать нельзя, пусть начнет работать.