— Не понимаю, каким образом? Почему?
И доктор наук снова просит меня:
— Сосчитайте, сколько здесь пачек?
Я считаю и говорю:
— Десять.
— Кассирша и должна была дать мне десять пачек десятирублевых, то есть десять тысяч рублей. А дала десять пачек двадцатипятирублевых, то есть двадцать пять тысяч.
— Как, разве кассирша обсчитала не вас?
— Себя. На пятнадцать тысяч. И я пришел в банк, чтобы возвратить ей эти деньги.
Я вижу, что происшествие это может лечь в основу не заметки, а фельетона.
— Мне ваша тема нравится, — говорю я доктору наук.
— Я затем и пришел, чтобы ударить по безобразному случаю сообща. Вы словом, я делом.
— Каким делом?
— Я передаю пятнадцать тысяч директору детского дома. Пусть он истратит их на улучшение питания, купит ребятам новые одеяла, игрушки, костюмы. А вы пишите фельетон, как одна малоприятная женщина сама себя посадила в тюрьму.
— Деньги, по-моему, следует возвратить кассирше.
— Я хотел, а кассирша вместе с бухгалтером обхамили меня. Кричали на весь операционный зал, будто я пропил деньги, проспал их с горничной!
— Вот я и напишу об этом. Поставлю вопрос принципиально. Может ли один советский человек хамить другому советскому человеку, если тот кидается в воду, чтобы вызволить его из беды?
— Простите, — говорит доктор наук, — а при чем тут «если»? Хамить не нужно даже в том случае, когда и один советский человек и другой советский человек не тонут, а стоят на твердой земле, скажем, в очереди на автобус.
— Совершенно правильно, и все же мне жалко кассиршу. Ее посадят в тюрьму, а у нее, может быть, дети.
— Если бы кассирша обсчитала не себя, а меня, попал бы в тюрьму я. И хотя у меня не может быть, а в самом деле есть дети, вы бы не заступились за меня. Сказали бы: «Сам виноват. Деньги нужно считать не отходя от кассы». Что я хочу? Чтобы был суд и чтобы вы вместо судебного отчета написали фельетон, рассказали читателям, как одна малоприятная женщина сама себя посадила в тюрьму.
Все, что говорил доктор наук, было справедливо, и все же мне было жаль и кассиршу, и ее детей, если они, конечно, были у нее.
— Значит, вы против того, чтобы строго наказывать служащих, банка за их грубость и хамство?
— Я — за! Только давайте дадим кассирше возможность самой решить свою судьбу. Давайте проведем маленький эксперимент. Мы пойдем в банк вместе. И если старшая кассирша встретит нас по-хорошему, мы тут же вручаем ей пятнадцать тысяч. Если же она будет грубить, хамить и на этот раз, то вы отдаете деньги в пользу сирот, и я пишу фельетон на вашу тему: как одна малоприятная женщина сама себя в тюрьму посадила.
— Согласен, — говорит доктор наук, кидает свои пачки назад в портфель, и мы быстрым солдатским шагом отправляемся в банк.
Окошко старшего кассира. Рафик Айрапетович стучит. Окошко на секунду приподнимается и тут же с грохотом падает вниз. По операционному залу разносится голос Ксении Борисовны:
— Я так и знала, он снова пришел.
— Кто?
— Тип, который обвиняет нас в обсчете.
— А вы не разговаривайте с ним.
— Я и не разговариваю.
— Ну? — спрашивает меня Рафик Айрапетович. — Пойдем или вы будете продолжать свой эксперимент?
— Терпенье, — говорю я и сам стучу в окошко кассы.
Сначала тихо, потом громче. Старшая кассирша наливается красным, но окошка не открывает. Я стучу еще громче. Окошко чуть приподнимается, и в образовавшейся щели показываются два рыбьих глаза.
— Вам что?
— Я пришел с товарищем Мугурдумовым.
Окошко снова захлопывается, и по операционному залу разносится громкий смех старшей кассирши.
— Ну, что теперь?
Счетоводы и бухгалтеры, сидящие за стеклом по ту сторону барьера, ждут свежих сообщений с места боя.
— Этот тип пришел не один, с собутыльником, — докладывает старшая кассирша.
— Все равно не разговаривайте с ним!
— Конечно, не буду!
Я снова стучу в окошко. В окошке снова образуется щель, и к двум рыбьим прибавляются два бульдожьих глаза.
— Вы кто?
— Бухгалтер Квакша.
«А-а, та самая», — думаю и говорю:
— Рад познакомиться. Я корреспондент областной газеты Арк. Поскокин.
Ни моя фамилия, ни место работы не прибавили теплоты в голосе Квакши, и она тем же неприязненным тоном говорит:
— Корреспондент не должен заступаться за пьяниц.
— Мугурдумов не пьяница.
— Он клеветник и склочник.
— Доктор наук — человек доброй души, вы только выслушайте его.
— Деньги нужно проверять, не отходя от кассы, — говорит Квакша, и окошко снова с шумом падает вниз.
— Ну? — вторично обращается ко мне доктор наук.
А я все еще продолжаю считать, что и старший кассир и бухгалтер Квакша, несмотря на малоприятную внешность, душой обе и добрые и хорошие. Вот только сегодня на них обеих нашло какое-то затмение. Но я не теряю надежды вызволить все доброе и хорошее, что есть в них, наружу и продемонстрировать его начальнику комплексной археологической экспедиции. С этой целью я снова стучу — и снова по той же восходящей. Громче, еще громче, очень громко.
Окошко сердито взлетает вверх, и кроме двух бульдожьих глаз я вижу еще и две бульдожьи ноздри.
— А ну дыхните?
— Это зачем?
— Все ясно, корреспондент пьян. Сара, идите за управляющим. Маша, пишите акт.
И бухгалтер Квакша тут же начинает диктовать текст, из которого явствует, что двое неизвестных, оказавшиеся один начальником комплексной археологической экспедиции Мугурдумовым, а второй корреспондентом областной газеты Поскокиным, в пьяном виде…
— Мы не пьяны, — говорю я.
— Вас проверят на Рапопорта.
— Кто такой Рапопорт? — спрашивает Мугурдумов.
— Врач, — объясняю я. — Методом врача Рапопорта милиция устанавливает степень опьянения у набедокуривших шоферов.
— «…вымогательски требовали у старшей кассирши якобы недополученные деньги», — продолжает диктовать Маше бухгалтер Квакша.
Я перебиваю Квакшу:
— Мы не требуем у старшей кассирши денег.
— А что вы требуете у старшей кассирши?
— У нее, у вас, Мугурдумову все равно. Он просит уделить ему минуту, выслушать…
— Деньги нужно считать не отходя от кассы.
— Выслушайте его сейчас, чтобы не жалеть потом.
— Вы угрожаете?
— Прошу по-товарищески.
— Нет, вы угрожали. Девочки могут подтвердить. Девочки, вы подтверждаете?
И девочки дружным хором отвечают:
— …ждаем! …ждаем!
Сверху к нам спускается управляющий областным отделением банка.
— Вот эти типы, — говорит старшая кассирша.
— Оба в стельку, — добавляет Квакша.
— Ш… ш! — шикает на Квакшу управляющий и, не спросив ни у меня, ни у Мугурдумова, кто мы, зачем пришли, с ходу заявляет:
— Деньги нужно проверять, не отходя от кассы.
У управляющего, как у знаменитого французского шансонье Мориса Шевалье, шепчущий баритон мягкого, ласкового тембра. И хотя управляющий не сказал нам ничего нового, он сразу расположил меня к себе.
— Арк. Поскокин, корреспондент областной газеты.
— Нехорошо, товарищ корреспондент, — шепчет мне на ухо управляющий.
— Доктор наук Мугурдумов, — говорю я.
Управляющий и Мугурдумову шепчет на ухо:
— Нехорошо, товарищ доктор наук.
— Что нехорошо? — начинает сердиться Мугурдумов.
— Вот и сердиться нехорошо, — доверительно шепчет двойник Мориса Шевалье.
Но этот доверительный шепот предназначен не одному Мугурдумову, а всем присутствующим в операционном зале. Управляющий знает, что присутствующие слушают его, и продолжает шептать;
— И пить вино нехорошо. А уж если мужчина выпил, мужчине нужно идти не в банк, а домой и лечь бай-бай.
— Нэ правда!.. Ми нэ пили! — кричит Мугурдумов.
Мугурдумов — человек интеллигентный, образованный. Он окончил два факультета МГУ: исторический и филологический. Знает два мертвых языка и пять живых. По-французски доктор наук говорит, как француз, по-русски, как русский. Но это только до тех пор, пока Рафик Айрапетович спокоен. Достаточно только, однако, какому-нибудь дураку рассердить ученого, как он тут же забывает, что жил и учился в Москве, и начинает говорить по-русски, как житель Араратской долины, никогда не выезжавший за границы своей деревни. На первой стадии возмущения доктор наук путает «е» с «э». На второй «и» с «ы». Вместо «мыло» говорит «мило»; вместо «мило» — «мыло». А при третьей стадии Рафик Айрапетович, по примеру своего деда Тиграна, который, в отличие от внука, не кончал двух факультетов МГУ и не знал семи мертвых и живых языков, бил дурака обидчика кулаком в челюсть.