Страшно трудными были военные школьные месяцы - более чем полуголодные, проходившие не столько в учебе, сколько в сельхозтруде (до войны мы только в каникулы и в весенне-осенние выходные дни работали в колхозе). Летом 41-го, после 9-го класса, я отправился в райцентр, в Караидель, и стал учеником ремонтных рабочих и комбайнера в МТС. Поднаторел в ремесле, был горд, что не только научился изготавливать, нарезать болты и гайки, производить сварочные работы, но и с пользой копался с мастером в моторах. Жил в семье родственников, получивших вскоре похоронку на своего главу. Потом уговорили и назначили меня помощником комбайнера на уборку. Работал с августа по сентябрь в одном из колхозов, в 8 километрах от Байков. Во второй половине сентября пришлось из МТС почти что сбежать, ссылаясь на начавшийся учебный год в школе и прочее. И было от чего: в МТС почти за два месяца работы ученика-"волонтера" ни разу не накормили, обещали лишь денежную выплату "потом", на которую мы с матерью так надеялись. Скудные продукты приходилось понедельно приносить из дома, хозяйка что-то варила, этим и кормился (когда работали в колхозах, ученическую ватагу кормили все же обедом). Правда, во время комбайнерства выдавали продукты от колхоза, в котором мы трудились, но их едва хватало для мало-мальского восстановления физических сил и для отправки хотя бы небольшой их части матери. За обещанными деньгами осенью ходил несколько раз в райцентр, однажды - с матерью: там сначала обещали какую-то выплату, но в конце концов заявили, что денег нет и не будет. Хотя штатники, дирекция их имели, сам директор был толстячком... - с началом войны продолжалось то же, что было при "победившем социализме" до нее. (Это же примерно, кстати говоря, происходит и ныне при бандитско-рыночной "демократии", элита которой мало чем отличается от прежней - такая же алчная, бессовестно-вороватая и мало что умеющая. Но теперь, правда, есть надежда, что мы все-таки встанем на цивилизованный путь развития, хотя и очень нескоро.)
Спасал нашу семью, как и миллионы других сельчан тогда, огород, кой-какое подворье и достаточно щедрые "дары природы", включая не только грибы, ягоды, но и подзаборную крапиву. Всему голова была, конечно, картошка. В 41-м коровы с матерью мы, помнится, уже лишились, осталась коза. Так что второго стакана молока за едой не было.
Было тяжело, плохо, но, пожалуй, не столько от каждодневных трудностей, а от самого положения, принижающего, унижающего твое человеческое достоинство. Причем начавшаяся война как-то все это приглушала, морально-патриотически воздействовала на сознание: всем ведь, почти всем сейчас трудно, надо потерпеть, а потом уж...
В средней школе с началом войны и эвакуации появились преподаватели из Ленинграда, Москвы, Киева, Кировограда, среди которых оказался даже один доцент - Гречишников. Учебный процесс существенно изменился в лучшую сторону. В июне 1942 года я окончил школу - на год раньше сверстников, поскольку при поступлении в нее, как умеющий читать и писать, был продвинут на класс выше. Окончил ее с аттестатом отличника (дореволюционная практика выдачи медалей возобновилась позднее). Мне было 16 лет. Что, как, куда? Ехать в город, поступать в какой-то вуз, скажем, в Уфе, где тогда проживал отец, не намеревался. Хотя учителя, близкие советовали именно так сделать: "Примут тебя в любой вуз без экзаменов, в армию по состоянию здоровья не возьмут, можешь этим воспользоваться". Против вуза и моего отъезда в город высказалась мать: "Пропаду я одна-то, да и помочь тебе в учебе не смогу!"
О состоянии здоровья поясню. В раннем детстве я переболел диатезом (золотухой) глаз, уже по возвращении с матерью в Королево. Врача, медпункта в деревне не было, до райцентра было далековато. Лечить стали поздно, да, видимо, и неквалифицированно. Глаза болели, светобоязнь была невероятной. Я полгода сидел за плотной занавесью в углу кровати. Со временем вышел оттуда, стал вновь привыкать к свету. Это длилось долго - годы. Смотрел прищурившись, исподлобья, и боже упаси - взглянуть в сторону солнца. Главный результат болезни - на правый глаз почти полностью ослеп: не мог различить черты лица собеседника, прочесть текст. Очки уже не помогали. Неважно видел и левым глазом, была близорукость, лишь к зрелым годам она стала сменяться дальнозоркостью. К этому времени в правом глазу наступила уже полная тьма. Вся жизнь - с одним видящим, часто воспаляющимся глазом, при безумной тяге к книге, знаниям, а потом и к письму. И все это при включенной даже в солнечную погоду настольной лампе! Такая уж моя участь.
Несмотря на это, горел я в ту пору фронтом, как многие - не скажу, что все,- юноши, которых 22 июня, тот трагический воскресный день, заставил не только содрогнуться, но и всколыхнул в них чувство патриотизма. Часть ребят, окончивших школу раньше меня, поступили в военные училища или просто ушли в формирующиеся части, на фронт. Надобно отметить, что среди молодежи тех лет, у лучшей ее части, тяга к военному образованию, особенно на селе, была исключительно большой. Сказывались в этом дореволюционные традиции, но прежде всего - целенаправленная советская пропаганда и милитаризация общественной жизни и сознания людей (начиная с октябрятско-пионерского возраста). Да и соображения материального порядка сельскому парню, его родителям подсказывали: путь в жизнь, к "карьере" - через военное училище, где "поят-кормят, одевают", а потом и "деньги большие платят".