Ко времени моего возвращения на передовую фронты были переименованы. Юго-Западный фронт стал 3-м Украинским. Меня зачислили в минометную роту 548-го стрелкового полка. Ротный, узнав, что я учился в училище, изучал побочно 82-миллиметровый миномет, и, вероятно, учитывая мое "унтерское" звание и боевой опыт, назначил меня командиром расчета (отделения). Чуть ли не в тот же день я был просто, по-военному назначен комсоргом роты. Удивительного в этом ничего не было, поскольку пополнение составило больше половины этого обескровленного в предыдущих боях подразделения, а комсомольцев со стажем было не так-то много. Так неожиданно у меня появилась вторая фронтовая функция.
Теперь, оглядываясь на прошлое, должен сказать, что воевать минометчиком было гораздо легче. Хотя и его ратный труд был также очень тяжким. Самой тяжелой и опасной в прошлой войне была роль станкового пулеметчика. Об этом я уже сказал. Бойцы расчета были вооружены точно так же, как и стрелки (лишь иногда вместо винтовки имели карабин, но это мало что меняло). И конечно, на вооружении был прежде всего сам "максим". Его ствол вместе с кожухом и коробом (мы нередко называли его "хоботом"), щит и станок - особенно тяжелая часть, коробки с пулеметными лентами - все это лишь при больших переходах попадало на повозки. Случались у нас казусы, когда подносчики из вчерашних стрелков, в приказном порядке зачисленные в расчет, при ночных переходах бросали коробки с пулеметными лентами (или сами ленты), заявляя утром, что "где-то вот поставили на привале, а потом в темноте не нашли". Однажды, в обстановке напряженного боя, выхватив у лежавшего позади подносчика - казаха, накануне заменившего нашего убитого бойца, коробку, я, к ужасу своему, обнаружил, что вся она заполнена засохшей кашей... Всякое было...
Было невероятно тяжело не только из-за нервного напряжения, ежеминутной угрозы смерти, но и просто-напросто физически. Это был каторжно-тяжкий, но добровольный труд. Не каждый выдерживал нагрузки. Тем более, что с питанием, даже в гвардейских частях, всю войну дело обстояло плохо. Солдаты недоедали почти всегда. В жарких боях за целые дни подчас глотка чего-то горячего, а то и просто куска хлеба не имели. Да, тяжело было бойцам, особенно пулеметчикам. Действительно, продержаться в боях в составе пулеметного расчета месяц - другой, не быть убитым или раненым было делом практически невероятным.
Минометчики также были обременены тяжестями (ствол, двунога-лафет, опорная плита, лотки с минами), но, во-первых, в меньшей степени, во-вторых, они располагались не на линии стрелков, а где-то за бугром, в овраге, за зданиями, за деревьями, вели навесной огонь по заданному квадрату-объекту по данным командира-корректировщика, передаваемым по телефону.
Конечно, нередко бывало, что и минометчики при прорыве, неожиданной атаке врага оказывались лицом к лицу с ним, брались за винтовки. Мне, что называется, не повезло и в минометчиках. В середине декабря 1943 года развернулись тяжелые бои в районе Каменки (то самое знаменитое село, Чигиринского уезда Киевской губернии, ныне Черкасской области, на реке Кясмин, притоке Днепра, где собирались на тайные совещания декабристы и где бывал А. С. Пушкин). В ночь на 13 декабря нашим частям удалось взять это большое село. Однако через несколько дней (помнится, 17 декабря) после артиллерийской подготовки гитлеровцы волнами, цепями, одна за другой, ведя автоматный огонь с пояса, пошли в психическую атаку. Солдаты были пьяными, орали дружно и громко. И это подействовало. У нас началась паника. Это объяснялось и явной несогласованностью и нераспорядительностью действий комсостава. В течение предшествующей ночи наша рота, например, трижды меняла позицию, четких задач не получала. Чувствовалась и нам передавалась какая-то нервозность на всех уровнях дивизии. Наши части из Каменки были выбиты меньшими, чем у нас, силами.
Во время отступления я был ранен пулей в левую руку навылет. Вновь госпиталь - в городе Александрия. Ранение оказалось сравнительно легким: пуля прошла между костью и сухожилием, не затронув ни того, ни другого. Рана вроде бы быстро заживала. В полевом пересылочном госпитале (ППГ), где оставались в основном легкораненые, с питанием было ужасающе скверно. И наверное, не только из-за плохого снабжения - начальник госпиталя подполковник медицинской службы выглядел на редкость, не по военному времени, упитанным... Обеды состояли из полтарелки (алюминиевой) супа, в котором в лучшем случае можно было выловить один-два листочка капусты, картофельную крошку, из ложки-двух каши, ломтика хлеба, стакана чем-то слегка замутненного кипятка, почти несладкого. Долго продержаться там было невозможно. Протесты фронтовиков оставлялись без последствий. К слову будет сказать, что отношение к советскому солдату (как, пожалуй, и к российскому до Октября, и к оному же ныне) было и остается ужасающе скверным, безответственным. Все, что сваливается на него, многострадального, может выдержать только он один. "Любой ценой - победу", "любой ценой - высоту". Это было официальной установкой, своего рода бравадой и высших, и низших начальников. Вместо того чтобы обойти противника на высоте оврагом, Ванька-взводный поведет солдат в атаку в лоб, на пулеметы... Кстати, таких вояк в генеральских званиях, Ванек-командующих, у нас полно и сейчас - пруд пруди. Безжалостное отношение к солдатам в Чеченской войне - свежий тому пример.
Писатель-фронтовик В. П. Астафьев прав, когда говорит, что наше советское руководство "нашими трупами завалило противника, так проложило путь к победе". Своими глазами я видел, как трупы валялись, уже разлагающиеся, незакопанные; как умершего ночью в полевом госпитале солдата закапывает за бараком на полуметровую глубину девчонка-санитарка, хотя село с кладбищем - рядом, при госпитале есть машина, повозки и "жеребцы" капитаны и майоры медицинской службы, часто с фельдшерским образованием, не лечащие. Одним из таких госпиталей был и тот, из которого, не долечившись, мы бежали на фронт, в действующую часть.