Мы атаковали на правом фланге, камерунцы — на левом, захватили намеченные рубежи и взяли много пленных. После полудня, кроме меня, офицеров в батальоне не осталось. Около 9 утра войска на левом фланге отступили еще до начала контратаки противника, даже не пытаясь сопротивляться, насколько я мог видеть. Все подразделения перемешались: камерунцы, шотландские стрелки, батальоны частных школ. Но паническое бегство было остановлено, и моя рота заняла позицию справа. Я защищал огневой рубеж, построенный Королевским уэльским полком под командованием Моуди, на восточном краю леса. Полк атаковал в северо-западном направлении и занял весь лес. Полковник Кроше со штабом располагался на южной окраине, я доложил ему обстановку и под ураганным огнем вернулся к своим около 5 вечера, когда немцы пошли в контратаку.
Кроше доложил в штаб бригады, что мы контролируем лес, но не продержимся, если немедленно не получим подкрепления. К моменту прибытия нашего подкрепления немцы уже были на северо-западном краю леса. Нас сменила 97-я бригада нашей дивизии.
В тот вечер меня не решились положить на полку санитарного поезда, потому что боялись легочного кровотечения, и погрузили прямо на носилках, закрепив их за поручни. Уже пять дней я лежал все на тех же носилках. Дорога вспоминается как сплошной кошмар. Моя спина провисла, но согнуть колени и расслабить ее было невозможно — верхняя полка находилась всего в нескольких дюймах надо мной. Немецкий летчик из сбитого самолета, лежавший в другом конце вагона с открытым переломом ноги, стонал и плакал не переставая. Другие раненые ругались, просили его прекратить и вести себя по-мужски, но он продолжал жалобно скулить и никому не давал уснуть. Он не бредил — просто был напуган и испытывал жуткую боль. Санитар дал мне бумагу и карандаш, и я написал матери: «Я ранен, но со мной все в порядке». Это было 24 июля, в мой двадцать пятый день рождения, который оказался еще и официальным днем моей смерти. Письмо полковника на два дня опередило мое, но мое было датировано 23 июля, потому что я потерял счет дням, а его — 22-м[9]. Дома не могли понять — то ли я написал письмо в день смерти и поставил неправильную дату, то ли дата правильная, а умер я на следующий день. Хотя формулировка «умер от ран», казалось, оставляла больше надежды, чем «убит», но после получения пространной телеграммы из Армейского совета с подтверждением моей смерти все в нее поверили. Я оказался в Руане, в 8-м госпитале, расположенном в замке высоко над городом. На следующий день моя тетя Сюзан приехала с юга Франции, чтобы навестить племянника из Южно-Уэльского пограничного полка, которому только что ампутировали ногу в том же госпитале. Случайно увидев мое имя в списке на двери палаты, она зашла ко мне и угостила меня нектаринами, принесенными для племянника, а потом написала моей матери. 30-го числа полковник Кроше прислал мне письмо:
30.7.16
Дорогой фон Ранке[10],
Не могу описать, как я рад, что ты жив. Мне сказали, что тебе точно крышка и что из полевого госпиталя придет письмо с подтверждением твоей смерти.
Ты — молодчина! Нам здорово досталось: сделав почти невозможное, мы собрали эту паршивую толпу и распихали их по местам, но, как только стемнело, они все удрали. Было мерзко.
Мало кто из наших уцелел. Несправедливо посылать наших храбрых солдат в бой вместе с этим сбродом. Хочу поблагодарить тебя за храбрость, жалко, что тебя тогда там не было. Мне приходилось читать о героических поступках, но я никогда не видел такого поразительного презрения к смерти, как в тот день. Это было что-то невероятное. Когда-то старый офицер из Королевского уэльского полка говорил мне, что его солдаты пойдут за ним хоть в ад, но наши парни еще смогут и вынести из ада, и укрыть на небесах.
Удачи тебе и скорейшего выздоровления. Обязательно выпью сегодня за твое здоровье!
Невозможность нормально дышать доставляла мне массу неприятностей, но никакой боли — кроме как от нагноившегося пальца (такой мелочью ни у кого не было времени заняться) и от выдранных волос на бедре (когда отклеивали пластырь, чтобы стерилизовать рану) — я не ощущал. Два месяца назад, когда мне оперировали нос, я испытывал гораздо более сильную боль и неудобства, однако не встречал никакого сочувствия, потому что это не считалось боевым ранением. Меня ужасно раздражали сигналы горна, которые подавали медики. Я всем жаловался, что Королевские медицинские войска, то есть КМВ, а мы их называли «Кради мои вещи», забрали у меня все, что было, кроме некоторых бумаг, лежавших во внутреннем кармане, и кольца, слишком плотно сидевшего на пальце, чтобы его можно было стащить. А теперь они еще и плохо играли «Отбой» — вяло и со свистом, делая паузы не в тех местах, — исключительно чтобы позлить меня. Я сказал санитару, чтобы горниста немедленно посадили под арест, иначе я пожалуюсь старшему военврачу.
Рядом со мной лежал младший лейтенант Королевского уэльского полка О. М. Робертс, прибывший в батальон за несколько дней до сражения. Он рассказал мне, что произошло в Хай Вуде. Робертс, как только достиг леса, был ранен в живот и свалился в воронку. Через некоторое время, придя в сознание, он увидел немецкого офицера, идущего вдоль кромки леса и из пистолета добивающего раненых. Не все солдаты из Королевского уэльского полка, очевидно, лежали смирно, как полагается раненым, некоторые еще и стреляли. У них были на то причины: какое-то подразделение немцев однажды во время боя сделало вид, что капитулирует, но, подойдя ближе, начало метать гранаты. Офицер все приближался. Увидев, что Робертс пошевелился, он подошел, выстрелил и попал ему в руку. Робертс, борясь со слабостью, потянулся к пистолету. Вытащить его из кобуры было практически непосильной задачей. Немец снова выстрелил, но промахнулся. Робертс оперся пистолетом о край воронки и постарался нажать на спуск, но сил не хватило. Немец был уже совсем близко и явно собирался его прикончить. Робертсу удалось обеими руками спустить курок, когда немец был всего в пяти шагах. Выстрелом немцу снесло полголовы. Робертса вырвало.
Врачи очень тревожились из-за моего легкого — оно наполнилось кровью и теснило сердце влево, и, пока мы ехали в поезде, кровотечение возобновилось. Положение сердца отмечали химическим карандашом у меня на груди. Мне объяснили, что, когда оно достигнет определенного положения, придется аспирировать. Я подумал, что это серьезная операция, но выяснилось, что нужно лишь проткнуть спину полой иглой и удалить кровь вакуумным отсосом. Под местной анестезией укол был не больнее прививки, и, пока кровь наполняла отсос, я читал «Gazette de Rouen»[11]. Крови набралось не больше полпинты.
В тот вечер я вдруг услышал, как во дворе, куда въезжали санитарные машины, кто-то поет. Я узнал голоса.
— Это же Первый батальон! — сказал я Робертсу. Медсестра подтвердила мою догадку. Наверняка привезли раненных в бою за Дельвильский лес.
Через пару дней госпитальный корабль повез меня домой в Англию.
9
Я не могу объяснить разницу в датах моей смерти, указанных в письме К. Кроше и в опубликованном списке потерь.