Я нехотя разлепляю тяжелые веки — все плывет перед глазами. Наблюдаю, как Ваас и его шестерки поднимают бокалы, а затем осушают их до дна. И ни у одного из них нет гребаной радости в глазах, такой присущей пьяным людям — их взгляды пустые, уставшие, мертвые…
Достаю из кармана смятую пачку сигарет и тут же матерюсь себе под нос — последняя. Поспешно вытягиваю ее, зажав между двумя пальцами, и отбрасываю пустую пачку куда-то на стол — глаза бегают в поисках зажигалки, однако, как выяснилось позже, она мне не понадобится. Не успеваю я поднести сигарету ко рту, как та исчезает с горизонта, оказываясь в руке Монтенегро, рухнувшего рядом на диван.
— Хорош травить себя, hermanita, — охрипшим голосом произносит главарь пиратов и зажимает сигарету между зубами, принимаясь рыться в карманах.
Пара секунд, и в его забинтованной ладони появляется зажигалка. Словно в замедленной съемке я безмолвно наблюдаю за тем, как Ваас подносит ее ко рту — как он делает долгую затяжку, несколько секунд удерживает яд в грудной клетке и наконец запрокидывает голову, выпуская дым в потолок.
— Ты ведь знаешь, что я курю. Так нахера вести себя, как мудак? — беззлобно бросаю я, откидываясь на спинку дивана возле Вааса.
Касаюсь щекой сильного плеча и чувствую жар, всегда исходящий от тела пирата.
— Альба… — как-то устало произносит Ваас над моим ухом, но даже так в голосе пирата сохраняется угроза, которой пропитана вся его манера речи. — Можешь хоть ныкаться от меня по углам, хоть прятать эти ебучие сигареты, как гребаный подросток, — мне насрать. Но если еще раз ты осмелишься при мне взять эту дрянь в руки…
— Что? Отшлепаешь меня, как маленькую девочку? — с натянутой ухмылкой спрашиваю я, поднимая глаза на пирата.
— Нет, всего лишь поломаю твои нежные пальчики, — отрезает Ваас, на миг задерживая на мне серьезный взгляд.
Моя ирония благополучно отправляется в сборник неудачных шуток, не оцененных главарем пиратов…
Ваас вновь переводит свое внимание на одного из своих шестерок, стоящего посреди комнаты и толкающего очередной тост — угрюмый пират невысокого роста и с недельной щетиной рассказывает что-то о своей покойной бывшей жене, оставшейся на материке. С пьяной ухмылкой, долго подбирая слова и слегка пошатываясь на месте, Альберто рассуждает о том, что такое любовь. Рассуждает о том, существует ли она и почему никому не суждено ее встретить.
Однако, в отличие от всех присутствующих, я не слушаю его: мой затуманенный взгляд прикован к мужчине напротив. Моя щека продолжает покоится на его горячем плече, а взгляд — голодно бегать по его шее, лицу…
Даже будучи наркоманом и испорченным жизнью человеком, мой брат оставался необычайно красив. По крайней мере, я всегда видела его именно таким…
Well I’ve got one foot on the platform
(Да, толкнув перрон ногою)
The other foot on the train
(Другою — в вагон залез)
I’m going back to New Orleans
(Я вновь вернусь в свой Новый Орлеан)
To wear that ball and chain
(Нести свой тяжкий крест…)
Я мысленно провожу рукой по густой эспаньолке. Мысленно очерчиваю пальцами скулы и поднимаюсь выше, ко лбу — представляю, как в следующую секунду Ваас хватает меня за запястье, стоит ладони коснуться большого шрама, пересекающего его висок, и смотрит на меня с угрозой и осуждением. Представляю, как я покорно убираю руку, опуская глаза в пол, и в сотый раз мысленно возвращаюсь в тот день, когда Ваас получил этот шрам…
Я смаргиваю, понимая, что все еще сижу неподвижно. Ваас тем временем отпивает из стакана со льдом, окидывая всех присутствующих затуманенным взглядом. Он тоже пьян. Он тоже погружен в свои мысли.
Как и я.
Как и мы все здесь…
Сейчас, пребывая среди шайки отпетых алкоголиков и наркоманов, с которыми провела большую часть своей жизни, я внезапно прихожу к осознанию того, что больше не вижу вокруг беззаботных людей, довольствующихся своей безнаказанностью и свободой — я вижу конченых ублюдков и торчков. И все эти годы окружающие меня люди были именно такими — зависимыми, слабыми, трусливыми. Не способными и слово вякнуть против своего босса. Хотя о чем я говорю: эти люди и меня боялись, как огня. Вернее, боялись того, что с ними мог сделать Ваас, упади с моей головы хоть один волос.
Ведь только брат может учить меня жизни. И пускай некоторые методы его «обучения» необоснованно жестоки и своеобразны — только он по праву, данному им же, может причинять мне боль…
Я продолжаю безмолвно разглядывать черты лица мужчины, в чьих глазах отражается тусклый свет от горящей лампы.
О чем сейчас думает Ваас? Что его беспокоит? О чем он молчит?
Я знаю, что мне никогда не доведется узнать ответы на эти вопросы: Ваас не привык делится тем, что творится в его душе. Даже со мной…
На миг я отрываю затуманенный взгляд от лица главаря пиратов и пробегаюсь им по присутствующим — может, все дело в выпитом алкоголе или же тост Альберто звучит уж очень не оптимистично, но внутри вдруг разливается непонятное мне чувство. Дерьмовый коктейль из ненависти, обиды и злости. На себя, на Вааса, на этих людей.
Но стоит мне вновь обратить свое внимание на пирата, как эти мысли отходят куда-то на задний план…
Ваас вовсе не ангел, я знаю.
Никто не ангел.
Но мой брат… Он отличается от этих людей. В нем нет того, что есть в каждом из них, — это лицемерие. Это гребаное лицемерие. Мой брат никогда не обманывал меня. Никогда не манипулировал мной, никогда не использовал.
И его уход от ракъят говорил лишь о том, что больше он не собирается строить из себя того, кем никогда не являлся. А именно, верным псом нашей старшей сестры, чье имя мы оба не произносили вслух вот уже несколько лет…
С детства и до сих пор мой брат был для меня примером настоящего мужчины. Такой холодный, жестокий. Сильный и могучий. Он всегда был лидером — чего только стоил один его хищный взгляд, который способен заткнуть рты целой толпе нажравшихся свиней и отпетых уголовников.
Да, для меня Ваас всегда был надежной опорой, пускай иногда мы и вели себя, словно были чужими.
А Цитра… Она никогда не ценила его. Никогда не принимала. И никогда не любила…
Где-то на задворках сознания голос рассудка кричит мне, что все, о чем сейчас думает мой больной мозг, — не нормально. Кричит о том, что я должна сейчас же прийти в себя, перестать пить, ударить себя по лицу. Должна навсегда забыть о той мысли, что пришла в мою голову минуту назад…
Но я не могу. Как бы ни пыталась — не могу.
Мне хочется большего. Недопустимо большего.
Хочется осторожно провести пальцами по мощной шее пирата и зарыться пальцами в этот черный ирокез. Хочется коснуться его жесткой щетины и развернуть лицом к себе, чтобы заглянуть в эти изумрудные глаза, бездонные, безумные. Хочется почувствовать на себе взгляд пирата, полный угрозы, такой отталкивающей и соблазнительной одновременно. А потом притянуть Вааса до неприличия близко и ощутить, каково это — касатся его губ своими…
Блять, да что со мной не так?
Списав все на перебор с алкоголем, я отстраняюсь от Монтенегро, как ошпаренная. Так резко, что на миг ловлю на себе его мимолетный, равнодушный взгляд, который вскоре возвращается к переливающемуся из стороны в сторону содержимому на дне стакана.
— Así que levantemos las copas por nuestro bienestar! (Так поднимем бокалы за наше благополучие! )
Альберто наконец-то заканчивает свою скупую речь и поднимает, пожалуй, десятую по счету стопку коньяка. Однако в этот раз сил на громкое подбадривание не остается ни у кого из присутствующих, поэтому все только одобрительно кивают головами, и по помещению разлетается режущее слух звучание от чокающихся стаканов.