— Ты знаешь, я всегда тебя любила, — немного успокоившись и выровняв дыхание, продолжаю я. — Ты для меня был кем-то очень близким и в то же время кем-то недосягаемым. Твое равнодушие учило меня и убивало одновременно. Не знаю… Возможно, поэтому я с каждый годом становилась такой же одинокой, такой же озлобленной, как и ты — подсознательно хотела угодить тебе, показать, что я чего-то да стою. Хотела доказать наконец, что я не хуже Цитры… Брат, я так хотела, чтобы ты гордился мной! Ради одной твоей похвалы я была готова вилять хвостом, как верная псина. Всего одной!
— Mejor cállate, Albanita… (Лучше бы тебе заткнуться, Албанита…*)
— За столько лет, что мы провели вместе в этом дерьме, я ни разу не пожалела, что однажды ушла с тобой и разделила ту боль, которую ты испытал от предательства нашей сестры. Я просто… Просто… Запуталась? — горько усмехнувшись, развожу руками я.
Слова путаются в голове, в то время как на очереди стоит второй вопрос, ответ на которой мне так страшно получить.
— Просто ответь. Если бы Цитра тогда согласилась уйти с тобой… Ты бы хотя бы вспомнил обо мне?
На этом моменте эмоции, что пират пытался сдержать в себе, неизбежно вылились наружу — шумно вздохнув, Ваас выходит из ступора и принимается неспешно расхаживать из стороны в сторону, проводя пальцами по переносице: излюбленный жест пирата, когда тот задумывается над чем-то серьезным.
— Ты бы хотя бы вспомнил о том, что у тебя еще есть я? Предложил бы и мне уйти с вами?
Вопросы льются из меня рекой, но я заранее знаю, что ни на один из них Ваас не ответит мне. Никогда не ответит. Потому что его ответ, известный нам обоим, буквально уничтожит меня…
Тем временем пират садится на мою кровать и складывает руки в замок, нервозно разминая пальцы — несколько секунд он пристально смотрит в одну точку где-то на полу, не произнося ни слова.
— Я стала просто запасным вариантом, да, братец?
Мой голос теперь еле слышен на фоне уличного шума, а на губах вновь появляется эта горькая усмешка. Я выговорилась — я должна чувствовать облегчение. Вот только на душе уже настолько дерьмово, что хочется поскорее закончить этот разговор и приложится к бутылке — любимому и, пожалуй, единственному средству, способному, если не излечить, то подлатать мои сердечные раны. И я делаю это — берусь за голышко бутылки вина, оставшейся на подоконнике, и в несколько глотков осушаю ее остатки до дна. Сказать, что от этого мне становится легче — наглая ложь. Ни черта мне не становится легче. Только сильнее начинает кружится голова и стекленеть рассеянный взгляд…
— Возможно, что-то в этой дерьмовой жизни я делал не так, hermana…
Опираясь о подоконник, я любуюсь красотами ночного острова и ловлю потоки холодного ветра, когда слышу позади голос Вааса, показавшийся слишком громким спустя долгое молчание. Слышу, как пират поднимается с кровати, слышу его неспешные шаркающие шаги, направляющиеся в мою сторону — чувствую спиной тепло его тела, когда он останавливается за мной и бросает равнодушный взгляд на джунгли, красота которых уже давно его не впечатляет. Монтенегро протягивает мне ладонь, без лишних слов намекая отдать ему бутылку вина, которую все еще сжимали мои тонкие пальчики — я подчиняюсь почти сразу же, прекрасно зная, что спорить с пиратом будет бесполезно.
— Но ты не виновата в этом, — холодно произносит Ваас, наклонившись к моей уху. — Слышишь меня? Ты не виновата в том, что я дерьмовый брат, hermanita.
Я чувствую, как мужские пальцы осторожно обхватывают мое предплечье — не дожидаясь ответа, Ваас разворачивает меня к себе, но я не могу решится посмотреть ему в глаза. Что это? Страх, обида, недоверие, стыд? Увы, я не знаю, поэтому все, что мне остается, — поджать губы и молча потупить нечитаемый взгляд в пол, сложив руки в карманы.
— Посмотри на меня, amable. Ты слышишь? Посмотри мне в глаза.
Спустя несколько секунд я все же решаюсь посмотреть в глаза Вааса — на первый взгляд, они привычно источают холод и равнодушие, с какими пират привык смотреть на жалких пленников, беспрерывно льющих слезы. Однако я слишком хорошо знаю своего брата, чтобы разглядеть в его взгляде что-то еще.
Что-то отдаленно напоминающее… Заботу?
Тыльная сторона ладони пирата касается моего лица, стирая с щек невысохшие дорожки от слез. Этот жест буквально заставляет меня затаить дыхание: прежде я никогда не получала от брата такое трепетное отношение, только когда он был вусмерть пьян и в приподнятом настроении, да и то, Ваас ограничивался лишь тем, что периодически трепал меня по волосам с широкой ухмылкой, скорее, как младшего шкодливого братца, нежели своенравную, но такую ранимую сестру… Один такой жест со стороны брата, и я чувствую, что уже готова простить ему всю ту боль, что он причинил мне за эти годы.
Боже, за одно, мать его, прикосновение…
— Да, я никогда не говорил тебе это, hermana, потому что не считал это нужным. Да и ты сама знаешь: вся эта сопливая херня, которую люди вешают друг другу на уши, меня порядком раздражает. Но раз тебе так это приспичило, hermana, я все же скажу, окей? — тихо спрашивает Ваас, проводя большим пальцем по моей щеке. — Меня всю жизнь окружали продажные крысы. Я поздно понял, что Цитра была одной из них. Ты знаешь, что она использовала меня, манипулировала мной, ставила перед ебучим выбором. Как будто блять мне еще нужно выбирать! — повышает голос пират, но после глубокого вздоха вновь успокаивается. — Ты единственный человек, которому я могу доверять, Альба. Единственный блять человек, который никогда меня не предаст и не оставит одного. Я прикончу любого, кто осмелится хоть как-то обидеть тебя. Даже эту суку Цитру. И знаешь, почему? Да потому, что знаю ее лучше, чем себя самого. Эта сука без раздумий пожертвовала бы тобой ради спасения своего гребаного племени. А я бы пожертвовал всем ебучим племенем ради спасения тебя одной. И мне жаль, amable. Реально жаль, черт возьми, что за столько гребаных лет я так и не смог доказать тебе это… Ты — все, что у меня есть, hermana…
Ваас обхватывает мое лицо в свои теплые ладони, и мы соприкасаемся лбами, чувствуя такое долгожданное душевное спокойствие.
— Разве могу я не любить свое сокровище, а?
Казалось бы, кривая усмешка на губах пирата появляется совсем не вовремя. Но для меня эта родная улыбка становится самым дорогим, что я когда-либо могла получить за всю свою жизнь — я улыбаюсь в ответ и обхватываю торс мужчины, всем телом прижимаясь к его твердой груди.
Монтенегро не спешит нежничать со мной, но мне вполне достаточно того, что пират кладет подбородок на мою макушку и задумчиво проводит рукой по моим волосам.
— Истеричка… — произносит Ваас и тихо усмехается, после чего я вздрагиваю от еле ощутимого прикосновения его губ к моей макушке.
Внутри все переворачивается — руки невольно сжимают торс пирата еще сильней, не отпуская ни на шаг от себя. Я улыбаюсь. Улыбаюсь, как дура. И где-то внутри вновь образуется знакомый ком, а вместе с ним на глаза впервые наворачиваются слезы от счастья…
Да, мне определенно пора бросать пить.