Рич сидел на бортике фонтана, где высохла вода, и был на фоне пожара, как статуя горгульи — маленький и крылатый, намного-намного меньше любого дракона — но повернул ко мне голову, и я увидел, что он — живое существо. А больше никого живого не было. Я подошел ближе, и мне совершенно не было страшно: он на меня глядел, собрав лоб в складочки, и у него из глаз текли слезы прямо струйками, и он совершенно не собирался ни сжечь меня, ни съесть. Тогда я подошел совсем близко, он потянулся мордой и я его погладил первый раз.
Как теплый полированный агат — поэтому-то все взрослые и думают, что драконы каменные, неуязвимые и им все нипочем. А им бывает больно.
Я ведь и сам думал, что он не умеет разговаривать. Все взрослые говорили, что драконы — злые, коварные, а разговаривать не умеют. Но Рич мог, только знал по-нашему мало слов. Он фыркнул и прошелестел: «Я теперь один», и я понял: он совсем в такой же беде.
Он полетел искать своих папу и маму, как я искал своих; только со мной ничего не случилось, мне просто было очень плохо, когда я увидел мамочкину туфлю… и ногу… и меня рвало и хотелось лечь и заснуть прямо на земле… но вообще-то я был совсем целый, а Рича ранили, когда стреляли из пушки. Он мне показал, как у него кровь течет — и я завязал своей рубашкой. Больше я ничем ему помочь не мог. Когда я завязывал болячку Рича, мне почему-то стало намного легче. А громадный убитый дракон от жара весь так раздулся… как дохлая лошадь на свалке… и из него все вывалилось… Даже мне было худо от его вида, а Ричу — просто ужасно. Мы с ним уже потом сидели около бывшего фонтана, где больше не было воды, он меня обнимал передней лапой, которая почти как рука с когтями, а я его обнимал за шею — и мы плакали и разговаривали о том, что теперь непонятно, что делать…
И люди все умерли — а кто не умер, тот разбежался — и драконы все умерли. Или умирают. Но вот что еще: если вдруг нас найдут люди, которые остались живы, они убьют Рича или посадят в клетку. А если нас найдет дракон — я хочу сказать, взрослый дракон — он меня съест. И нам вдруг стало страшно, что нас кто-нибудь найдет. Ведь наши папы и мамы больше никогда не придут, а все другие… Гады они.
Тогда Рич сказал: «Знаешь, что? Можно жить у нас в доме, раз все так получилось». И мы очень долго добирались до замка драконов в горах, потому что Рич не мог лететь из-за болячки, а я и подавно. Но потом все стало легче.
Только иногда делается страшно в замке — если Рич улетает раздобыть еды. Я не боюсь, что Рич меня бросит — он спит рядом со мной и держит меня лапой, ему тоже плохо одному; я боюсь, что его убьют люди.
Мы тащим воду в громадной бадье из колодца — Рич крутит ворот, а я перехватываю — а потом зачерпываем из бадьи кувшинами и уносим кувшины в кухню. Потом Рич говорит, что надо бы почистить сковородку, а я говорю, что мы потом почистим, а сейчас лучше немножечко поиграем в башни. Мне хочется у него разок выиграть.
Рич расставляет башни по доске — красные ему, желтые мне — а я думаю, что даже не знаю, кто из взрослых хуже: люди или драконы. Или все хороши.
Зимой нам, наверное, будет тяжело. Но лишь бы сюда никого не принесла нелегкая… остальное — пустяки. Мы справимся вдвоем. Без чужих, кто бы они ни были.
7
Я прекрасно себя чувствую.
После драконьего замка, после маленького Георга — у меня на душе удивительно светло. Я чувствую себя его ровесником; весь мир обрел такие краски, такую нежную яркость, какая припоминается только по раннему детству. Снег пахнет яблочным джемом. Я вижу, как солнце пробивается сквозь тучи — и чувствую, как расплываюсь в улыбке, невольно и искренне.
Андрей наблюдает за мной, поставив локти на стол.
— Дракошка, — говорю я, — это было здорово.
— Удивительно, что нас выбросило в их детство, — говорит Андрей мечтательно. — Интересно, что с ними станется, когда они вырастут. Выживут ли одни?
— Мне интереснее другое, — говорю я, вспоминая. — Георг, конечно, еще совсем малыш, хоть и видел много не по годам. Ему не может прийти в голову, что дракон — совершенно чуждое существо с другими психическими установками. Но я не могу понять: Рич-то в человеческом детеныше что нашел?
Андрей потягивается, хрустнув суставами:
— А-ах, славно летать было! Чудак ты, щелкопер. Инстинкт самосохранения работает — бывает, толкает друг к другу существ разных видов. А иногда то, что мы называем «человечностью» — совершенно зря называем, по-моему. Помнишь льва и собачку, а? Мне еще рассказывал один мужик, что у него на даче одна сволочная баба живых новорожденных котят закопала, а его пес раскопал, вылизал и отнес к себе в будку. Потом мужик их из пипетки кормил, а пес охранял и чистил. Троих. Потом очень огорчался, когда котята подросли и разбрелись по поселку. Скучал. Что этим псом руководило?