– Нечего себе! Это после примата?
– Жизнь, Лёш, такая.
– А что ушла-то?
Он, похоже, и правда ничего обо мне не знал. И то, что книги пишу, тоже. Впрочем, это только к лучшему.
– А ты сам где сейчас? – Я переключила тему.
– Закончил. Год уже работаю здесь, на шестом этаже. Финансовая компания.
– Бухгалтером?
– Почему бухгалтером?
Мне хотелось его подколоть, но с юмором что-то сегодня неудачно.
– Я нечто вроде финансового аналитика, занимаюсь деривативами. Ты знаешь, что такое деривативы?
– Это выуживание спекулятивной прибыли на изменениях цены базового актива, – автоматом выдал мой мозг.
– Хм. – Лёшка потёр переносицу. – Я забыл. Ты умная. Но вот ты скажи, ты правда понимаешь или просто выдаёшь мне строку из Википедии, как Алиса?
– Какая ещё Алиса?
– Которая голосовой помощник.
Я понимала, что такое деривативы, но не стала его разочаровывать.
– Объясни мне, пожалуйста. Я сказала наугад.
– Ну, в принципе, правильно сказала. Деривативы, – он с удовольствием посмотрел на меня, как на недалёкую блондинку, – это… Ну как тебе объяснить?
– Попроще, пожалуйста, как пятилетнему ребёнку, – подзадорила его я, с трудом представляя, как такое вообще можно объяснить.
– Как ребёнку… ну, попробую. – Лёшкины глаза загорелись. – Вот представь: у тебя нет вагона сгущёнки.
Я представила. Это оказалось легко.
– Во-о-от, – продолжал он вдохновенно. – А у меня нет лимона баксов, чтобы у тебя его купить.
Подыгрывая ему, я захлопала ресницами.
– Ну и так. Я покупаю у тебя сгущёнку, которой у тебя нет, и расплачиваюсь баксами, которых нет у меня. И вот на этом всём мы делаем хоро-о-о-ошие бабки.
Он смотрел на меня с победным задором, ожидая реакции.
– Не может вагон сгущёнки стоить лимон баксов. – Я сделала дебильное выражение лица.
– Да не суть. Смотри…
Лёшка принялся темпераментно объяснять, и я отметила про себя: а с ним никогда не было неловких пауз, с первого дня знакомства. Мы встретились на одной из студенческих вечеринок. Он, студент финэка, пришёл с девушкой, и они поссорились. Точнее, она с ним – громко и некрасиво. Я даже не помню, из-за чего. Лёшка ничего не отвечал ей, пока она брызгала слюной, поносила его, а все вокруг были зрителями. Потом его девушка демонстративно ушла, и он вслед за ней. А на следующий день мы случайно столкнулись у метро, и он так же, как сейчас, сказал мне в спину: «Маш???» И я пропала.
– Знаешь, Лёша, – перебила я его. – Ещё совсем недавно я очень много бы дала, чтобы вот так сидеть сейчас с тобой и ничего не чувствовать.
Он замолчал, посмотрел на меня как-то по-новому. Я сказала правду. Два года я хотела лишь одного – забыть его. Забыть навсегда. И, наконец, мне это удалось.
– Нет, правда. Я ведь умирала от любви к тебе, потом умирала от твоего предательства. А сейчас смотрю на тебя и не испытываю ничего. Ни любви, ни ненависти. Ни-че-го.
Лёшка надул щёки и издал звук лопнувшего шарика.
– Предательства? Мы же цивилизованно расстались. Я не сбежал от тебя, не обокрал, не оскорбил. Не изменил тебе, наконец. Я объяснил свою позицию. Что всё перегорело. А то, что ты с ней не согласилась, это не моя вина. Я ведь и не обещал тебе ничего. Мы просто встречались. Потом я понял, что нам лучше не быть вместе. Мы же договорились остаться друзьями. В чём предательство-то?
От неожиданности я чуть было не подавилась мороженым. Я совсем не думала о том, что с его колокольни наше расставание может выглядеть вот так. Просто и буднично. Я пялилась на Лёшку и нутром понимала, что он, в общем-то, прав. В нём кончилась любовь, и он ушёл от меня. А то, что я это не приняла, – и правда, мои заморочки. Или я тогда думала, что скажу ему, мол, я против, и он, как послушный зайка, останется? Будет мучиться, терпеть меня, но не уйдёт, потому что я против? Моя беда в том, что я совсем не впускала в голову мысль, что можно отпустить человека, потому что он разлюбил.
– Маш… У тебя такое лицо… Давай не будем, а?
– Нет-нет. Я просто задумалась.
Мысли юркими мальками носились внутри черепа, ударяясь о кость. Чтобы успокоиться, я представила, что на месте Лёши сидит Мирон. И встретились мы не так, случайно, а это самое настоящее свидание. Лавочка в парке, эскимо. А у меня холод и ветер внутри, неважно уже, по какому поводу, и голова раскалывается, и я тыкаюсь пылающей макушкой в его плечо. Он гладит меня, баюкает, как маленькую девочку. И я смелею и целую его в ключицу, туда, где едва заметна вытравленная татуировка – хвост трёхпалой ящерицы.
– Мне с тобой было хорошо, Машка. Чесслово. Трахаться, и вообще…
Я вздрогнула. Это не Мирон. Это Лёшка.
– Что вообще?