— Кое-кто слишком часто посылает меня по известному адресу, — сказала я, в последний раз вытирая решетку гриля. — Пожалуй, туда я и отправлюсь. Хватит с меня твоего пренебрежения. Мы должны развестись.
Это получилось так просто, что я удивилась, почему столько времени боялась это сказать. К моему удивлению, инстинктивным шестым чувством, которому полагается существовать между супругами, давно живущими вместе, Гордон мгновенно понял, что я не шучу.
Первое, что он сказал, когда я выпрямилась полюбоваться девственно чистой духовкой, было:
— Рейчел ты не получишь.
— Она останется со мной, — уверенно сказала я. — Никто не станет отнимать ребенка у матери.
Замечательно презрительным движением стягивая розовые резиновые перчатки — щелк, щелк, — бросила их на сушку для посуды.
— А как же дочь отнимут у отца? — возмущенно спросил он.
— Нельзя приносить жертвы бесконечно, Гордон. Мое терпение, во всяком случае, закончилось.
Взяв стул и наполнив бокал, я уселась напротив духовки. Муж орал, забегая справа и слева, топал ногами и бил в стену кулаком, но я не отрывала взгляда от сверкающей эмали, потягивая джин.
В конце концов Гордон заявил:
— Вот сама ей и говори. И подумай, каково тебе придется.
Я и думала.
Следующий месяц я мало о чем думала, кроме этого, а Гордон превратился в папашу, которым никогда раньше не был: отменял выступления, чтобы до окончания рождественских каникул водить Рейчел повсюду, читал ей сказки на ночь, покупал комиксы, сласти, усаживал на колени для долгих меланхолических объятий. От всего этого меня тошнило, но я выигрывала время. Пока я не буду абсолютно уверена, пока не пойму точно, что собираюсь сделать, я не начну действовать. Как ни странно, тот месяц запомнился райской свободой. Я знала цель, выбирала дорогу, сама творила свою судьбу. Свободная женщина, готовая пуститься в путь…
Глава 5
Рейчел откинула голову назад и взвыла. Словно маленький зверек, стоя на коленях на ковре в нашей спальне, она выражала боль серией звуков. Я держала дочь очень крепко, словно у нее была истерика, и гладила по головке, и баюкала, и плакала вместе с ней. Плакала и плакала (в тот момент я немного побаивалась дочери). Именно она из нас троих смогла допустить эмоции до глубины души и дать им выход в такой вот бессознательной животной манере. Не теряй эту способность, думала я, держись за нее и сохраняй.
Когда вой иссяк, Рейчел села прямо и сказала, глядя мне в глаза:
— Я никогда, никогда не думала, что такое может случиться со мной. Это изменит мой характер.
Сердце, на котором и без того лежала тяжесть, ушло в пятки.
— Что ты имеешь в виду? — вырвалось у меня.
— С этой минуты я знаю, что означает страдать, и стану мягче по отношению к окружающим.
И это десятилетний ребенок, Господи Боже… Теперь вы понимаете, почему я не могла ни в чем отказать дочке, даже в собаке.
Все еще обнимая меня за талию, дочь принялась сыпать вопросами. Я с облегчением вздохнула, наслушавшись от подруг, как дети кусались, царапались и пинались при первом сообщении о разводе родителей или воспринимали новость молча, замкнуто, со жгучим упреком в глазах. Но Рейчел, наше чудесное, доброе, мудрое дитя, обнимала меня, прижимаясь всем телом, и спрашивала:
— А почему ты разлюбила папу?
— Не знаю. Но мы остались друзьями.
— Тогда почему вы не можете жить в одном доме?
— Это слишком сложно.
— Но ты же больше не выйдешь замуж? — с тревогой спросила дочь. Если бы прежде я тешилась приторной розовой мечтой встретить загорелого Адониса с идеальным телом и гениальной головой, в тот момент мечта растаяла как дым. Я могла торжественно поклясться, что не выйду.
— Конечно, нет, — сказала я. — Ты всегда будешь самым важным человечком в моей жизни.
— О, это я знаю, — уверенно сказала дочь. — И в папочкиной тоже.
— Безусловно, — подтвердила я, мысленно поблагодарив Бога за ее большое, прекрасное эго.
Тут Рейчел снова взвыла, и я дала ей возможность всласть выплакаться. Наконец она убрала руку и очень спокойно сказала:
— Я должна сейчас же повидать папу.
Я спустилась вниз вслед за дочерью.
Она взобралась Гордону на колени и закрыла глаза. Папаша погладил ее по волосам и, глядя поверх рыжей головки на меня, стоявшую в дверях, очень отчетливо и многозначительно произнес:
— Теперь мамочке придется найти работу.
Это были первые слова Гордона, обращенные к дочери. Я готова была его убить, и не говорите мне теперь о чувствительности творческих натур.