- Они здесь никогда не были, они в очень хороших норсингхоумах. Там им хорошо. Я там бываю каждую вторую пятницу месяца, вКристмасси на дни рожденья. Мог бы и почаще, но.. Работа, и с собаками столько хлопот.… Вы этого не поймёте.
Лучше бы не понял…
Я не посмел переводить папе сказанное, а просто ушел с ним. По-английски, не прощаясь.
«Дабл ди» я вычеркнул из своей жизни почти безболезненно, ибо вскоре они переехали в другой город, который вряд ли был… ближе к норсингхоумам…
Прошло много лет, я уже почти забыл эту грустную историю, хотя на расстоянии она не убавлялась ни в размерах, ни в значимости, и постоянно пополнялась новыми страницами будущего повествования.
Одна из них, абсолютно свежая, с русским акцентом, так и просится в сюжет.
История вторая,с русским акцентом.
У меня нет и не было собаки, зато есть удочки и помешанный на беге вокруг водоёмов Бостон, как, впрочем, и вся Америка. дефилирует мимо меня с неизменным вопросом: «Ты что-нибудь поймал?» (did you catch аnything?), а собаки - частые спутники бегущих - порываются понюхать улов, чтобы хоть как-нибудь понять, чем пиршествовали их предки, не знавшие райского содержимого банок «Педигри».
Вначале, необученный, я честно отвечал, и даже демонстрировал садок, но когда слышал вопрос: «Ты поймал это здесь, really?», я понял, что вопросы праздные, этикетные. И стал отвечать всем, что ловлю сегодня только… свежий воздух!
Так же я ответил на вопрос молодой, явно русской, маме, бегущей с коляской в одной руке и собакой на поводке в другой. Мама по-русски рассмеялась шутке, но внезапно собака освободилась от поводка и буквально полетела то ли в игривом, то ли в ревнивом порыве в противоположном направлении. И тут случилось то, что не дано понять умом:
Мама отпустила коляску с новорожденным дитём и устремилась... за собакой! Я бросился к коляске и с трудом успокоил разрывающегося от крика ребенка, но с возвратившейся через бесконечные, казалось, минуты, мамой говорить не стал: я бы не смог принять никаких объяснений. И даже на отчаянное, стыдом продиктованное: «Дядя, возьмите у меня собаку даром, она хорошая, дорогая, но после того, что она со мной сделала...», зло буркнул:
-Когда ваш мальчик вырастёт, собачья мама, он от вас тоже убежит!
И ушёл – почти по-английски.
Не везёт мне с собаками…
История третья: ОМузе
И всё-таки этого рассказа бы никогда не было без третьей, тоже русской, новеллы…
...Когда мужчина подъехал к двойному парковочному миттеру, там уже стояла молодая женщина и озабоченно рылась в кошельке.
- Здравствуйте. Хотите, я скажу Вам, что Вы ищите?- спросил незнакомец с улыбкой.
- Благодарю Вас, Вольф Мессинг, я – тоже знаю! Может, Вы ещё знаете, как это найти?
- Вы меня обижаете: три квортера лежат у Ваших ног, и это то, что Вам нужно!
- Мистика! Вы со всеми так знакомитесь? Я – Муза.
- А я – почти Вольф. Володя. Опустите монеты и скажите – Вам нравится только Вольф Мессинг? А пенсионер – почти Петрарка – Музе не подойдёт?
- Вам повезло, я ищу любовника на сто лет старше, седого, лысого, и с бесстыжими глазами...- сказала она, смеясь.
- Вылитый я. Но хотя бы садовника с такими данными Вы бы стерпели?
- Мечтаю, приходите – со своими... садом, оранжереей и, предвкушаю, неповторимой икебаной. Это адрес и телефон, мужу и детям вы тоже понравитесь… Старайтесь, садовник Вольф… До свиданья.
Прозорливая Муза не гадала, просто смотрела далеко. Свиданье продлилось много лет... И там было всё: садовник и его розы, орхидеи, хризантемы, герань; были подснежники, верба, были фиалки и ландыши, были поэзия, дефицитные в Америке мажор и восхищение, в которых купались Муза и весь дом…
Но это – для большого романа, а для нашего рассказа достаточно его истинного финала…
У садовника была слабость, которая никого не трогала и даже забавляла: при каждом удобном случае он, надо ему отдать должное, остроумно высмеивал «популяцию собачников», считая, что онанеконтролируеморазмножается в разы лучше своих стерильных питомцев; не жаловал бесчисленную армию владельцев шпицев, бульдогов, терьеров, лаек и дворняг, которые ежедневно и цинично метили все столбы, деревья и газоны его родного Бруклайна, и был абсолютно уверен, что только немолодым и одиноким людям, которым уже ничего не светит от себе подобных, можно простить их собачьи романы...
Доставалось и защитникам, и покровителям животных, лишающим их естества, оскопляющим и превращающим их в ухоженные марионетки, в игрушки для забавы собственной, и толпы тоже... Особенно доставалось тем, кто и пяти часов не потратил на Блока и Вересаева, но тысячи часов – на эстафеты с поводками и гигиеническими пакетами, при том, что многие из них были когда-то стерильно чистоплотны, и даже брезгливы – тоже.