7. Тип
Нет, видимо, я все-таки выберусь на шоссе! Мне было чему радоваться – семь часов утра, когда зимний рассвет только-только выбелил восточный край неба, не самое подходящее время, чтобы выкапывать машину из сугроба.
Узкая неогороженная дорога огибала плато, а от нее ответвлялись еще более узкие проселки, ведущие к одиноким фермам. Когда я отправился по ночному вызову – маточное кровотечение у коровы, – снег, собственно, не шел, но крепчающий ветер сметал пушистую поверхность белого одеяла, уже несколько недель укутывавшего вершины холмов. В лучах моих фар закручивались снежные смерчи, длинные, изящные, белые гребни дюйм за дюймом вырастали поперек полоски асфальта.
Именно так начинаются снежные заносы, и, вводя питуитрин, а потом закрывая кровоточащую шейку матки тампоном из чистой простыни, я прикидывал, успею ли выбраться из снежной ловушки.
На обратном пути поперек дороги тянулись уже не изящные гребни, а пухлые диванные валики, и мой автомобильчик преодолевал их, время от времени двигаясь юзом и выписывая зигзаги. Но теперь впереди в бледном свете показалась успокоительно черная лента шоссе. Еще несколько сотен ярдов – и я там!
Но как раз тут по другую сторону поля замаячил Коут-Хаус. Я там лечил бычка, который объелся мороженым турнепсом, – и очередной визит был назначен на этот день. Мне вовсе не улыбалось тащиться сюда еще раз, а окно кухни светилось. Значит, там уже все на ногах. Я свернул и через минуту-другую въехал во двор.
Дверь дома выходила на небольшое крыльцо, где ветер намел у стены ровный двухфутовый бугор. Я наклонился над ним, собираясь постучать, как вдруг поверхность бугра дрогнула и заколыхалась. Там под снегом что-то было – что-то большое! Мне стало чуть не по себе, когда в смутном свете из снега возникло мохнатое тело. Видимо, тут от холода укрылся какой-то дикий обитатель холмов… Но ведь таких огромных лисиц не бывает, а звери крупнее здесь будто бы не водятся!
В этот момент дверь распахнулась, и свет из кухни заструился на крыльцо. Питер Тренхолм приветственным жестом пригласил меня войти, а из уютной светлой кухни мне улыбнулась его жена. Очень симпатичная молодая пара!
– Кто это? – еле выговорил я, указывая на зверя, который энергично стряхивал снег с косматой шкуры.
– Это? – Питер ухмыльнулся. – Старик Тип, а кто же?
– Тип? Ваш пес? Но зачем он залез в сугроб?
– Да его просто замело. Он же здесь ночует, у задней двери.
Я с недоумением уставился на фермера.
– Как ночует? Каждую ночь под открытым небом?
– Ага, каждую. Летом и зимой. Да не смотрите на меня так, мистер Хэрриот, он это любит. У остальных собак теплые подстилки в коровнике, а Тип от них нос воротит. Ему уже пятнадцать, а спит он тут еще с той поры, как щенком был. Помнится, покойный папаша и так и эдак заманивал его спать под крышей, но он ни в какую.
Я с изумлением посмотрел на старого пса. Теперь я мог рассмотреть его получше. Он был крупнее обычной овчарки и с более длинной шерстью, а чувствовавшаяся в нем неуемная энергия никак не вязалась с его пятнадцатью годами. Просто не верилось, что животное, обитающее в этих суровых холмах, по собственному выбору ночует под открытым небом – и с явной пользой для себя. Мне пришлось долго вглядываться, чтобы обнаружить признаки старости. Легкая скованность в походке, пожалуй, какаято сухость в очертаниях морды и головы, ну и, конечно, неизбежная мутность в глубине глаз. Однако общим впечатлением была неугасимая жизнерадостность.
Он стряхнул остатки снега, вприпрыжку подскочил к фермеру и раза два гавкнул – правда, несколько надтреснуто. Питер Тренхолм засмеялся.
– Видите? Готов взяться за дело. Тип у нас на работу жаден!
Фермер пошел к службам, а я последовал за ним, спотыкаясь о замерзшие, твердые, как железо, рытвины под снегом и нагибая голову под режущим ветром. До чего приятно было открыть дверь коровника и нырнуть в его тепло!
В длинном помещении находились не только дойные коровы, хотя большую его часть занимали они. С ними соседствовали молодые телки и бычки, а в последнем пустом стойле, глубоко зарывшись в солому, спали собаки. Тут же пристроились и кошки. Да, значит, в коровнике было очень тепло! Среди животных никто так не ценит комфорта, как кошки, и они свернулись в соломе пушистыми клубками, захватив наиболее уютное место возле перегородки, откуда веяло коровьим теплом.
Тип уверенно расхаживал среди своих коллег – молодого пса и суки с тремя полувзрослыми щенками. Сразу было видно, что он тут самый главный.
Мой пациент – один из бычков – выглядел получше. Накануне у него наблюдалась полная атония рубца (первого большого отдела желудка) – естественный результат переполнения мерзлым турнепсом. Его немного раздуло, и он постанывал от неприятных ощущений. Но когда я теперь прижал ухо к его левому боку, то сразу же услышал рокотание почти правильных сокращений рубца вместо вчерашней мертвенной тишины. Промывание желудка, которое я ему устроил, несомненно, сыграло свою благую роль, а еще одно приведет все в окончательный порядок. Я любовно смешивал ингредиенты особенно мне нравившегося снадобья, которое с тех пор успело навсегда исчезнуть в волнах прогресса: унция формалина, полфунта поваренной соли, ковш черной патоки из бочонка, тогдашней обязательной принадлежности большинства коровников. Все это разводилось в двух галлонах горячей воды.
Я вставил деревянный зевник в рот бычка и закрепил его за рогами, Питер ухватил ручки, а я ввел зонд в рубец и накачал в него моего снадобья. Когда я кончил, бычок удивленно вытаращил глаза и затопал задними ногами. Вновь послушав, что у него делается внутри, я различил успокоительное бульканье содержимого рубца и улыбнулся. Подействовало! Да и когда же оно не действовало?
Вытирая зонд, я услышал звон молочной струи, бьющей в подойник, – брат Питера приступил к утренней дойке, а когда я повернулся, чтобы уйти, он прошел с полным подойником в молочную. Возле собачьего стойла он остановился и налил им в миски парного молока, после чего Тип небрежной походкой отправился туда позавтракать. Пока он лакал, молодой пес попытался присоединиться к нему, но зубы Типа сомкнулись в полудюйме от его носа, и он ретировался к другой миске. Однако я заметил, что старик не стал протестовать, когда из его миски принялись лакать сука и щенки. Кошки – черно-белая, трехцветная и серая – вылезли, потягиваясь, из соломы и подошли поближе в ожидании своей очереди.
Миссис Тренхолм позвала меня в дом выпить чаю, и когда я вышел, было совсем светло. Однако небо затягивали низкие серые тучи, а голые ветки редких деревьев возле дома гнулись под ветром, который налетал долгими леденящими порывами с белых безлюдных просторов вересковых пустошей. Йоркширцы называют такой ветер «узким», а иногда – «ленивым», поскольку он не трудится огибать тебя, а пронизывает насквозь. Мне сразу стало ясно, что на земле нет места лучше табурета возле пылающего очага деревенской кухни. Почти все люди и звери согласились бы со мной – но только не Тип. Он кружил возле Питера, грузившего на тележку тючки сена для бычков и телок в дальних сараях. А когда Питер тряхнул вожжами и жеребчик затрусил со двора, Тип вскочил на тележку.
Укладывая свое снаряжение в багажник, я оглянулся на него: широко расставив лапы, чтобы удерживать равновесие на подпрыгивающей тележке, старый пес помахивал хвостом и вызывающе лаял навстречу ветру и царству холода. Таким я и помню Типа, презревшего изнеживающие удобства и избравшего для своего ночлега самое почетное место – перед порогом своего хозяина.