- Откуда это? - Его пальцы пробежались бы до самой шеи, проверяя остальные участки кожи на целостность.
- Я задела открытое окно, случайно, - И последующий смех был бы ему подтверждением, что она не врет.
- Пустим из нее вьюнки, по плечам... А фиалки оставим на другой раз.
И для фиалок тоже пришло бы свое время, он написал бы ее профиль, а цветы были бы в волосах, как у лесных нимф.
Он бы смог полюбить ее. Через два года - три... Но она бы стала важна еще больше, значила бы больше, чем просто душа и тело, которые вдохновляют писать. Эта девушка значила бы куда больше, чем может себе представить простой человек.
Ричард сжег бы те пять работ сам, потому что ничего кроме отвращения и стыда они ничего не вызывали. Он однажды взглянул бы на них и с ужасом осознал бы, что они выставляют его недоучкой и неумехой. Не художником, а обычной бездарностью, что требует к себе внимания.
А потом, годы спустя, его старший сын спросил бы, зачем Маяковски сжег тогда их.
- Стыдно, - ответил бы он, смеясь. - Стыдно хранить такой позор где-нибудь в доме. Кошмар, да и только. Не поймешь где голова, а где нога.
И позже, немного помолчав и подумав, добавил бы:
- Все-таки можно было бы сохранить их. Сейчас посмеялись бы...
А те две работы... Их никогда не существовало бы, ни мир, ни даже сам Ричард никогда не узнали бы о них.
Смертельный яд поступает в организм сначала медленно, словно осваиваясь, одна минута тянется как целая вечность. Маяковски закрывает глаза и, неуверенно, дрожащим голосом начинает говорить.
- Я всег... - Резкий вдох и с его губ срывается лишь что-то невнятное, что разобрать совсем невозможно, когда игла вдруг сама собой выпадает из вены. Его охватывает паника. Маленькая заминка, считанные секунды и все снова идет по плану. Никто не хочет драматизировать и без того непростую обстановку.
Проходи какое-то время, совсем короткий промежуток, когда Маяковски находит в себе силы продолжить говорить.
- Я всегда считал, что создаю искусство, но оказывается, что все, что я когда-либо создавал - было хаосом, который я хотел контролировать, но не смог.
Неровне дыхание, выдает мужчину. Он больше не сдерживается. Плачет. Он много что чувствует, чувствует, как смертельная доза поступает в кровь по одной из трубок, через иглу смешивается с лейкоцитами, это длится около двух минут. Ему сказали, что он ничего не почувствует. Лучше бы он чувствовал, лучше бы ему было больно. Маяковски уже не стыдится слез, словно ребенок, он лишь подавляет всхлипы, но не пытается успокоиться. Он все еще здесь. Все еще живой, дышит и не может надышаться. Глотает воздух, рывками, в последний раз. Тяжелый воздух, в котором витает неприятный запах спирта, сейчас казался невыносимо желанным. Ричард старался вдохнуть как можно больше, настолько много, насколько только хватало легких.
А там, с другой стороны камеры за всем наблюдает Вильям Бёрг, он имеет на это свое законное право. И он ничего не чувствует. На его глазах умирает человек, но Бёрга это не волнует. Он не чувствует ни жалости, ни злости, он не рад этом, но и не сожалеет. Вильяму Бёргу все равно.
Маяковски страшно, еще несколько секунд ему страшно, а затем он боится все меньше и меньше, и меньше... Он перестает плакать, перестает пытаться вдохнуть весь кислород, который только есть в комнате. Покой, тот что, нежно касаясь век, опускает их, заставляя весь мир вокруг исчезнуть, позволив бесконечной тьме вступить в свои права. Тот что выравнивает дыхание, давая легким возможность расслабиться, замедляет уставшее сердце, которое так долго работало без перебоев, без единой остановки. Каждая мышца расслаблена, каждая клетка его тела - парализована. Медленно, яд распространяется по всему организму. Ричард уже ничего не чувствует. Он спит крепким сном, в ожидание, когда смертельная доза вещества убьет его окончательно.
Он больше не боится, больше не страдает, его больше не мучает совесть, его больше не волнует, что вся его жизнь пошла не так, как ему хотелось бы, сложилась совсем не таким образом, каким должна была. Последний раз он открывает глаза, оглядывается затуманенным взглядом, затем делает невероятно глубокий вдох, но обратно уже не выдыхает. Ричард ускользает в самый чудеснейший из своих снов. Где не нужно будет лгать, не нужно будет кричать, чтобы тебя услышали, где мечты никогда не разобьются.
И для Маяковски уже не важно, каким образом его похоронят. Ему все равно, что никто никогда не придет на его могилу, на тюремном кладбище, что не будет ничего, напоминающего о нем, кроме номера и небольшого крестика, который значит, что заключенный был казнен.
Это все теряет свою значимость, потому что мертвых больше ничего не волнует и ничто не имеет для них значения.
Все кончено для Маяковски.
Вместо эпилога о том, как все было на самом деле.
- Может, я могу чем-то помочь? Отвезти тебя домой?
- Нет, спасибо, - девушка поднимает на Маяковски взгляд и, высвободив свое запястье, она растерянно оглядывается вокруг, словно выбирает направление куда бежать, если случится что-то непредвиденное.
- Нет, нет, не бойся, я не обижу тебя, - Ричард снова встречается глазами со взглядом девушки. - Я обещаю, - его ладонь ложится на плечо незнакомки.
Она вздрагивает. Не поднимает глаз, словно боится. Девушка поступает правильно, что не собирается довериться в руки первому встречному. Алкоголь уже выветрился из её головы, и она ясно понимает что происходит, прекрасно осознает, что не знает этого мужчину, что он, несмотря на свое обещание, все-таки может обидеть её, девушка знает, к чему это может привести. Думает, что знает...
Есть сотни путей, по которым мы можем пойти, есть сотни вариантов событий. Судьба, не судьба. А какая разница? Каждый наш поступок, каждое наше слово имеет свои последствия. Сегодня утром нагрубил парнишке из толпы, который наступил тебе случайно на ногу, а вечером он совершит какую-нибудь глупость, посчитав, что он ничего не стоит. Сказал ему же, этим же утром, что ничего страшного в этой случайности нет - он возьмет да и разговорится с тобой, и вы, быть может, даже подружитесь. Станете друзьями, не разлей вода, близкими и верными. Сотни путей по которым можно пойти, и из них нужно выбрать только один - правильный.
Правильно... довольно относительное понятие. Гораздо проще, когда решение за тебя принимает кто-то другой, родители, знакомые - кто угодно, лишь бы не ты сам. Это ответственность, невероятная ответственность, которую так тяжело взять на свои плечи. Пусть кто-то другой, почему именно я? Девушка задается тем же вопросом. Рядом нет ни её родителей, ни друзей, ни кого-то другого, она совсем одна. Она сама должна решить, что будет дальше с ней... с этим мужчиной, что смотрит на нее с такой заботой и у которого она вызывает такое сильное жалостливое, покровительственное чувство. Знает ли она, какие последствия повлечет за собой её отказ? Но если она согласится, то не сможет ли какая-нибудь мизерная, как могло показаться бы, совсем незначительная, мелочь обернуть все к одному исходу. Что если все пути, все ветви времени ведут в одну единую точку - в одну секунду, к одному результату, не давая нам шанса выбирать самим? Что если все именно так?
Есть ли выбор?
Она не знает, никто не знает. Никто никогда не узнает.
В костях девушки чувствуется неприятная ломота, словно она простудилась и теперь у неё поднялась температура. Она вдыхает грязный городской воздух, что пропитан выхлопными газами, дымом, который тянул ветер из промышленного района на окраинах. Воздух едкий, имеет отвратительное послевкусие, которое остается на языке после вдоха, воздух здесь, в большом городе, - ядовит, он разъедает легкие изнутри, впоследствии вызывая страшные болезни, которые проявят себя только через много лет.