На острове веками выращивали виноград, оливы, каперсы. Каждый обработанный арпан[4] земли свидетельствовал об упорстве предков, с которым они терпеливо отбирали его у вулкана. Здесь, если ты не занимался земледелием, то был рыбаком. Другой судьбы быть не могло. Молодежь часто не хотела ни того, ни другого. И уезжала. За отъездом никогда не следовало возвращения. Так было всегда.
На Собачьем архипелаге и погода была собачьей. Лето иссушало и людей, и землю. Зима все сковывала стужей. Била пронизывающими ветрами и ледяным дождем. Месяцами тянулось вынужденное безделье дрожавших от холода островитян. Дома их обошли весь свет в виде фотографий в глянцевых журналах. Архитекторы, этнологи, историки пришли к выводу, не спросив мнения их хозяев, что эти жилища – «всемирное наследие». Сначала это вызвало смех у местных, а потом стало их раздражать: они не могли ни разрушить, ни перестроить своих домов.
Завидовали этим постройкам те, кто никогда в них не жил. Глупцы. Из плохо пригнанного лавового камня, они казались грубыми, бесформенными жилищами хоббитов. Недружественные дома. Неудобные. Темные и шишковатые. В них либо задыхаешься, либо мерзнешь. Дома, которые берут в оборот и подавляют, со временем превращая людей в свое подобие.
Вино на острове было красным, тяжелым[5] и сладким. Изготавливалось оно из уникального сорта «мюрула», росшего только здесь. Виноградины походили на сорочьи глаза – маленькие, черные, блестящие, лишенные матового налета. Собранный к середине сентября урожай раскладывали на невысоких оградках, защищавших от ветра виноградники и плантации каперсов, прикрывая его тонкой сеткой от птиц. Ягоды сушились две недели, затем из них выжимали сок, и дальше процесс превращения сока в вино, или ферментация, происходил в прохладе узких и длинных пещер-погребов, вырытых на склонах Бро.
Разлитое по бутылкам, оно обретало цвет бычьей крови и не пропускало света. Дитя сумерек и чрева земли, оно было вином богов. Когда ты его пил, в рот и горло проникали солнце и мед, но вместе с тем и соки бездонных глубин ада. Старики говаривали, что пить его все равно что сосать грудь Афродиты и Гадеса[6] одновременно.
Все началось на пляже в один сентябрьский понедельник. Неизвестно, почему эту часть берега назвали пляжем: там никто никогда не купался из-за острых обломков скал и сильного течения, да и позагорать толком было нельзя, так как его покрывали вулканическая шершавая галька и камни.
По пляжу ежедневно в любую непогоду прогуливалась Старуха, бывшая учительница. Все жители острова перебывали у нее в учениках. И ей была хорошо знакома каждая семья. Она здесь родилась и умрет здесь. Никто ни разу не видел ее улыбающейся. Никто не знал, сколько ей лет. Должно быть, около восьмидесяти. Пять лет назад, к огромному ее сожалению, Старухе пришлось оставить школу. В это время, в первые светлые часы дня, она как раз совершала прогулку вместе со своей собакой – беспородной псиной с грустными глазами, любимым занятием которой было гоняться за чайками.
По пляжу Старуха всегда прохаживалась одна. Ни за что на свете она не отказалась бы от этой прогулки по краю моря в месте, словно вырванном из пейзажа северной страны, Скандинавии или Исландии, и брошенном на этот остров, чтобы наполнить души людей вечной тоской.
В тот день собака, по своему обыкновению, вертелась возле хозяйки, подскакивая за большими презиравшими ее птицами. Дело шло к дождю. Он пока лишь накрапывал, мелкий и холодный, а на море уже появлялись не предвещавшие ничего хорошего волны: небольшие, но упорные, обрушивающиеся на берег грязной пеной.
Вдруг собака замерла, потом залаяла и бросилась в сторону, пробежав метров пятьдесят краем пляжа в направлении трех больших продолговатых предметов, которых море выбросило на берег, но, словно не решаясь с ними расстаться окончательно, продолжало покачивать, набегая волнами. Собака обнюхала их и повернулась к Старухе, издав протяжный жалобный вой.
В ту же минуту еще два человека заметили эти предметы. Местный холостяк по имени Америка – отчасти виноградарь, отчасти разнорабочий, время от времени приходивший на пляж посмотреть, что принесло течением: бидоны, упавшие за борт, оторванные доски, сети, обрывки снастей, плавучие бревна. Увидев их издалека, он слез с повозки, похлопал по боку ишака, велев ему не двигаться и оставаться на тропе. Вторым был Спадон[7], прозванный так за то, что, не отличаясь большой ловкостью в обычной жизни, он был на острове одним из лучших охотников на рыбу-меч, знавший досконально ее повадки, места обитания, характер и жизненные циклы, перемещения и уловки.