Да, перец теперь не поможет. Да и пуля — тоже. Разве что попытаться перебить ступени лестницы, только вот беда — цели почти не видно.
Коростылев добрёл со своей лестницей до дома, приставил её. Она упиралась в ребро водоската, но была коротковата. Хотя рослый человек, пожалуй, сможет дотянуться с неё до чердачной двери.
Коростылёв пошатал лестницу, проверяя на прочность, и начал подниматься. Ступеньки трещали, лестница гнулась, трещала, но держала.
Он добрался до конца, попробовал поставить ногу на последнюю, самую верхнюю ступеньку, но лестница вдруг угрожающе пошатнулась. Тогда Коростылев стал тянуться изо всех сил, и вот уже его корявая волосатая рука ухватилась за край доски, приколоченной к двери. Он ухватился, дернул, доска вырвалась вместе с гвоздями, — и Коростылев полетел назад вместе с ней и вместе с лестницей.
Он упал на навес для поленницы, пробил его и завизжал, как резаный. Сверху на него рухнула лестница, которая, к удивлению Бракина, выдержала удар.
Белая презрительно подняла верхнюю губу. Она поняла — этот не годится. И отдала немой приказ. Кому?
Бракин стал озираться, и вдруг увидел то, что ожидал менее всего: в пролом рухнувших ворот вошел Рупь-Пятнадцать. Он двигался, как заведенный, механически переставляя ноги, нелепо и как-то гадко пытаясь размахивать руками, словно имитировал походку живого человека.
Рупь-Пятнадцать поднял лестницу, аккуратно приставил её к чердачной дверце и полез вверх.
«Этот, пожалуй, дотянется, — с тоской подумал Бракин. — Выросла же орясина на одной картошке!»
Он лёг поудобнее, прицелился.
Рупь-Пятнадцать легко достал вторую доску, вырвал её. И стал выворачивать замок. Прогнившее дерево поддавалось легко. Бракин вздохнул, решив стрелять по ногам. Он уже прижмурил глаз, и, держа перчатку в зубах, нащупал пальцем спусковой крючок, как вдруг лестница внезапно и как бы сама собой отошла от крыши, постояла, покачиваясь. При этом Уморин выглядел действительно уморительно: он балансировал, как клоун на ходулях, махал в воздухе руками, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь, хотя бы — за воздух.
И упал, так же, как Коростылев, на многострадальный навес.
Белая внезапно поднялась на ноги. Бесшумно и плавно отделилась от земли и оказалась на крыше, на самом гребне. Она не соскальзывала, не падала. Она стала расти. Она быстро увеличивалась в размерах, сохраняя при этом полное спокойствие и совершенно спокойно стояла четырьмя гигантскими лапами на самом гребне. Она стала огромной, как слон, или даже больше. И медленно легла в свою излюбленную позу: лапы свесились до самых окон, гордо поднятая голова заслоняла месяц. Серебряная шерсть отливала голубым.
И тотчас же, как по команде, волки кинулись на штурм. Они кидались вверх с отчаянной яростью, падали, и снова кидались. Потом на упавших стали прыгать другие, и постепенно образовалось подобие живой лестницы: волки лезли друг по другу, все выше, вот они уже у самой дверцы…
Бракин не выдержал и начал стрелять. Странно: он даже не сразу расслышал выстрелы. Оказывается, вокруг дома был такой шум, что казалось, будто пистолет стреляет бесшумно, только вылетают гильзы и вьется дымок, как в немом кино.
Подбитые волки слетали, кувыркаясь, вниз. Бракин стрелял без остановки, перезарядил пистолет, и снова стрелял. Уже с десяток волков и собак ползали по двору, пятная снег кровью, кого-то сбило выстрелом за ворота, и они валялись в переулке, глядя стекленеющими глазами на возвышавшуюся над миром фигуру серебристой богини.
Волки еще не поняли, откуда разит их смерть. Но Бракин подумал, что лучше бы всё-таки сменить позицию. Он начал сползать с сортира, и в этот момент увидел, что крыша заколоченного дома не выдержала тяжести: в ней что-то хрустнуло и надломилось. Белая привстала, как бы удивляясь, и тая на глазах. Она покрутилась на проседающей крыше, куски лопавшегося шифера, видимо, резали ей лапы. Она спрыгнула вниз, в сугроб, как обыкновенная собака.
И наступила, наконец, тишина. Бракин больше не стрелял, раненые волки не хрипели и не скулили, а живые, сбившись в стаю, отступили подальше от дома.
Что-то случилось. И Бракин не сразу понял, что именно.
Белая стояла, широко расставив передние лапы и опустив голову. А прямо на нее, по сугробам, надвигалась странная фигура. Это была человеческая фигура, сутулая, мохнатая, — но всё же человеческая. Существо раскинуло руки, замерло в двух метрах от Белой. И внезапно они оба бросились друг на друга.