— А бешенство?
— Да прекратите вы о бешенстве, наконец! — не выдержал Ильин. — Я уже много раз повторял, и повторяю ещё раз: была локальная вспышка бешенства в пригородном селе в начале декабря. Все больные животные усыплены, часть животных содержится в спецпитомнике института вакцин и сывороток. Что касается людей, — то была проведена массовая вакцинация, и ваша вспышка, так сказать, была успешно погашена.
Ильин устало взглянул на ведущую. Она поняла его взгляд, да и время передачи давно уже вышло, наверху, за стеклом, стояло все начальство и грозило Ирине кулаками.
— Последний звонок, Александр Сергеевич, — умоляющим голосом пропела Ирина. — Всего один, — и всё, точно уже всё.
Ильин махнул рукой: дескать, давайте уж, чего там.
Включился микрофон, и далекий сумрачный голос явственно произнёс сквозь помехи на линии:
— Не бей собаку — судороги потянут.
— Кто говорит? — звонко перебила ведущая.
— Народ говорит.
— Нет, вы представьтесь, пожалуйста. Как вас зовут, и в чем суть вопроса?
Раздался шум помех, потом звонкий детский голос заявил:
— Волки и собаки были на Черемошках. Сарама и еще тот, кого называли Анубисом, Луперкасом, Волхом, — по-разному… Извините, но вы всё врете, дяденька! Перестаньте врать!
Раздались гудки, Ирина покраснела, а Ильин, растягивая слова, сказал севшим голосом:
— Ну вот, видите, какое грамотное поколение подрастает.
— Да, да, да, — рассеянно повторила ведущая, сидевшая уже как на иголках. — Жаль только, что вопрос так и не был сформулирован. («Действительно, очень, очень жаль», — вполголоса, но довольно ясно проговорил Ильин). На этом, дорогие друзья, мы вынуждены прекратить передачу, так как наше время давно уже вышло… — Она боязливо взглянула на монитор, и зачастила, затараторила: — Все вопросы, на которые Александр Сергеевич не успел дать ответ, записаны, и будут переданы ему. Ответы вы получите во время следующей встречи в передаче «Час Ильина». Спасибо, Александр Сергеевич, и до свиданья!
Ильин ответил в том смысле, что с большим нетерпением ждёт следующей встречи. Лицо его при этом выражало нечто, близкое к отвращению.
В эфир пустили рекламный ролик, и Ильин, наконец, расслабился, потянулся, кашлянул. И, вставая из неудобного кресла, участливо спросил:
— А вас, Ирина, собачки не покусали?
Наверху, за стеклом, начальство, редакторы, выпускающие зашлись от хохота.
— Оставайся, Стёпка, у меня, — вдруг сказала Катька. Она допила четвёртый стакан чаю, лицо её покрылось бисеринками пота. — Со мной живи.
Степка замер на секунду, не донеся стакан до рта.
— Тесно у тебя, однако, — осторожно, дрогнувшим голосом, ответил он.
— Ничего! Летом к избе пристройку сделашь. Просторно будет, как в фатере: две комнаты.
Степка отвернулся, засопел.
— Боюся я.
— Чего? — удивилась Катька.
— Женшшин, — тихо ответил Стёпка, отвернувшись.
— Чего-о?
— Женшшин, говорю, боюся. Я никогда с женшшиной не жил. Была у меня невеста, да сбежала. С тех пор один живу, однако. Да и старый я. И ты вон, погляди на себя, — совсем почти без ног.
— Ноги маленько ходят, — обиженно сказала Катька. — К весне точно снова ходить буду. Спасибо собаке — ведь она меня вылечила.
Степка промолчал.
Катька посидела, утерла лицо тряпкой, служившей кухонным полотенцем, и добавила:
— Только в супружестве не ноги главное. Али забыл? Остальное-то у меня всё на месте, как у всех. А может, ишо и получше, чем у некоторых-то…
Девушка, по виду совсем молоденькая, не больше шестнадцати, села к окну и стала глядеть на перрон. Там еще суетились люди, бегали туда-сюда вдоль вагонов, что-то кричали. А напротив окна стояла бабушка в древнем пальто, печально склонив голову к плечу, и промокала глаза скомканным платочком.
Девушка помахала ей, привстала и крикнула:
— Баба, не плачь! Я же не навсегда! А ты Рыжика береги! Старая она уже, корми получше, не жадничай!
Бабушка — то ли услышала, то ли нет, — махнула в ответ платком и снова стала вытирать слезы.
«Зеленый» уже дали, и суета на перроне достигла пика. Бабушку толкали, она отступила к ограждению, и там сморкалась; её маленькое сморщенное личико было красным и заплаканным.
Сидевший напротив девушки человек в большой лисьей шапке, с татарскими усами, лет сорока, с интересом глядел на неё.