Черемошники
Бракин провел полубессонную ночь в доме Аленки. Бабка сама предложила: дескать, деда пока нет, — ложись на его место, в большой комнате. А то на улице нынче опасно: или на бешеных собак нарвешься, или на бешеных милиционеров с автоматами.
Бракин лег на диван, в окружении кадок и горшков с цветами. Одуряющий их запах кружил голову, но сон не шел. Бракин прислушивался: в переулке время от времени фырчали моторы, переговаривались люди. В комнате было три окна, два из них выходили в переулок, и свет автомобильных фар и дальнего фонаря наполнял комнату призрачными сумерками. Цветы превращались в странный полусказочный лес, они вздрагивали, когда по Ижевской проносился одинокий грузовик.
И вдруг из этого таинственного леса вышла Аленка. Она остановилась над ним, — в детской застиранной пижамке, из которой уже выросла: руки торчали из рукавов, штанишки не доходили до щиколоток.
Бракин приподнял голову. Аленка приложила палец к губам и покачала головой.
Потом наклонилась низко-низко, к самому уху Бракина, и еле слышно, одними губами, спросила:
— Дядя, это ты?
Бракин подумал. Вопрос был важным, но не очень понятным. Однако разочаровывать девчушку ему вовсе не хотелось.
— Да, — шепнул он.
Глаза у Аленки засветились, она даже засмеялась — тихо-тихо, как только могла.
— Я сразу это поняла, — шепнула она. — Я догадалась! Ты — тот самый, только как человек! Спасибо тебе за Тарзана!
И Бракин почувствовал на щеке короткий сухой поцелуй.
Аленка тут же исчезла.
Бракин смущенно потер рукой небритую щеку. Так вот в чем дело. Она думает, что именно он, Бракин, принес раненого Тарзана и положил на крыльце…
Надо будет завтра всё выпытать у Рыжика. Кстати, она вела себя сегодня как-то странно… Или всё дело в нем самом?
Бракин забылся только перед рассветом, когда часы пробили восемь, а из детской комнаты донеслось швырканье и сопение Андрея, тоже оставленного на ночь
Потом проснулась Аленка, и Андрей громко сказал:
— Ну всё. Теперь меня папка убьет. Надо было вчера домой бежать.
— Не бойся, не убьет, — ответила Аленка и почему-то засмеялась.
Бракин дождался, пока встанет бабка, загремит кастрюлями, затопит печь. Поднялся, умылся, от завтрака отказался.
Сказал Андрею:
— Значит, папка у тебя сильно сердитый?
Андрей недоверчиво взглянул на Бракина, кивнул.
— Ну. Особенно, когда выпьет.
— А сейчас он дома?
— Он теперь почти всегда дома…
— И почти всегда пьяный? — уточнил Бракин.
— Не. Только к вечеру. А чего ты спрашиваешь?
— Ничего. Давай, допивай чай. Я тебя домой отведу и с папкой твоим поговорю.
Андрей раскрыл рот. Из носа немедленно свесилась сопля.
— Не, дядя, с ним лучше не связываться! Он однажды троих побил, — они вместе в бане водку пили. С тремя справился, и из бани выбросил. А потом еще пинков надавал. Так они со двора и уползли.
— Я с ним драться не буду, — сказал Бракин. — Ты, главное, первый не заговаривай, помалкивай. И всё будет в порядке. Пошли.
Андрей вытер нос, с неохотой стал собираться.
Аленка смотрела на Бракина сияющими глазами.
Бракин попрощался, пообещал еще как-нибудь заглянуть, свистнул Рыжую, спокойно проспавшую всю ночь под боком у Тарзана, и вместе с Андреем вышел за ворота.
Утро загоралось серебристо-розовое, прекрасное, как в сказке. Жаль, что эту сказку портили несколько машин — тёмных, припорошенных снегом, — по-прежнему стоявших у дома Коростылева.
Бракин глубоко вздохнул и направился в противоположную сторону.
Из ворот цыганского дома Рупь-Пятнадцать выкатил бочку для воды и поплелся по переулку навстречу Бракину. Глядя на него, можно было подумать, что ровно ничего не произошло: не было ни злодейских убийств, ни пожара, и он по-прежнему живет у цыган в работниках, за кров и еду.
— Здорово, — сказал ему Андрей.
— А привет, если не шутишь! — немедленно отозвался Рупь-Пятнадцать, приостанавливаясь.
— Ты для кого воду-то возишь? — спросил Андрей. — Цыган же уже нет.
Рупь-Пятнадцать огляделся, поманил Андрея пальцем:
— Ладно, тебе, как другу, скажу: цыганята вернулись, все четверо. Алешка за старшего, но с ними еще две цыганки, вроде нянек — старая и помоложе. Так что всё путём!
Бракин дошёл с Андреем до ворот его дома, вошел, постучал в окно. Из-за занавески выглянуло заспанное, небритое лицо с мешками под глазами.
— Кого надо? — прорычал человек.
Бракин повернулся к Андрею:
— Это и есть твой папка?
— Угу, — ответил Андрей, отворачиваясь и втягивая голову в плечи.
Человек за окном заметил Андрея, и через секунду тяжело бухнула дверь, раздались шаги. Приоткрылась дверь веранды: на пороге стоял отец Андрея — худой мужик, полуголый, в трусах и в валенках. На груди у него красовалась синяя оскаленная морда тигра. Бракин критически оглядел татуировки. Фраер, получается. Как-то плохо вязался этот образ с рассказом Андрея, как папка в бане троих побил. Разве что, когда пьяный, силы прибавляются?
— А-а, сынок явился, — без особой радости сказал он. — Ну, заходи. Сейчас рассказывать будешь…
Бракин загородил Андрея спиной, поднялся на крыльцо и сказал:
— Слышь, браток, почирикать надо.
— А? — удивился мужик. — Ты кто такой?
— Сейчас узнаешь.
И Бракин упёр в голый отвисший живот мужика что-то холодное и мертвящее, что вдруг оказалось в его правой руке.
Мужик пожевал губами, словно делясь новостью с самим собой, потом очумело сказал:
— А, ну так бы сразу и сказал.
Бракин обернулся к Андрею:
— А ты, пацан, побудь пока тут.
Бракин плотно закрыл за собой дверь веранды, в полутьме ткнул дулом ПМ в кадык мужика и внятно сказал:
— Пацана видел? Сына своего? Он у меня был, — дело у нас. Так вот, тронешь его хоть пальцем — урою. И никто не найдет. Понял?
— Понял, — немедленно отозвался мужик.
— Пошел.
— Пошел! — повторил мужик, развернулся, и вошел в дом. Бракин спрятал пистолет, вышел во двор.
— Иди, не бойся, — сказал Андрею. — А чуть он шевельнётся, скажешь: всё, батя, я осину не гну. Если хочешь, мол, — спроси у Философа.
Андрей вытаращил глаза, потом опасливо обошел Бракина вокруг и юркнул в дверь. Про Философа он никогда даже и не слышал, но в одно мгновение, сразу, понял: никого страшнее ни здесь, ни в окрестных гнилых кварталах, нет.
Нар-Юган
Стёпка переминался с ноги на ногу на краю вертолетной площадки в окружении еще нескольких охотников; большая часть из них были профессионалами, одеты и экипированы неброско, но надёжно, с хорошим оружием вроде СКС. Но были двое-трое одетых в фирменный импорт, с «Мосбергами» и даже «Винчестерами», — эти явно выехали для развлечения. Так что даже в этой разнородной толпе маленький остяк выделялся сразу.
Костя и увидел его сразу, и сразу узнал, — как забыть это черное, как у лесного идола, лицо, и того пса, пропавшего где-то в городском лабиринте?
— Дедок! — окликнул его Костя. — Привет! А ты тут какими судьбами?
Степка обрадовался, подбежал, стал пожимать руку как старому знакомому.
— Здорово, Коська! С тобой полечу, однако. Приехал к Катьке большой районный начальник, сказал, всех лучших охотников в районе собирают. Собирайся, говорит, и пошли — снегоход ждет. Ну, я и взял старое Катькино ружьё. Свое-то дома осталось. А Катька дура ещё нарядила меня. Говорит: замерзнешь где, одень мою доху, да чулки кожаные.
Степка неловко хихикнул. В его одежде действительно проглядывало что-то женское.
— Ты собачку-то мою до городу доставил, ай нет? — спросил он, чтобы переменить тему разговора.
— А как же! Так вместе с псом в город и приехали. В вертолеты собак теперь не пускают, — на машине ехали.