Тон его голоса свидетельствовал о полной его правоте. Девушка растерялась от легкой обиды, звучавшей в его словах. Она отодвинулась.
— Фу, какая гадость! Ты за кого меня принимаешь, Хорохорин?
— Считал и считаю тебя хорошим товарищем! Ведь если бы я подошел к тебе и сказал, что я голоден, а мне нужно работать, разве бы ты не поделилась со мной по-товарищески куском хлеба?
Убийственная простота его логики поразила ее. Она съежилась, но затем возразила быстро, давая себе время подыскать и другие, более сильные возражения:
— Хорохорин, разве это одно и то же?
— Совершенно одно и то же. Такой же естественный, такой же сильный инстинкт, требующий удовлетворения.
— Послушай, — резко ответила она, — но ведь от голода люди умирают, болеют, а от неудовлетворения таких, как у тебя, скотских потребностей еще никто не умирал и никто не болел!
Он немного смутился, но тут же с не меньшей резкостью и силой оборвал ее:
— Физически — да, но душевное равновесие может быть потеряно. Это необходимо!
— Как водка привычному пьянице!
— Алкоголь не потребность…
— Потом он становится тоже потребностью, как и табак, и морфий, и кокаин. У меня вот нет этой потребности идти с тобой в операционную…
— Ты женщина. У женщин это не так важно…
— А ты мужчина, и если бы ты не распустил себя так, у тебя тоже не было бы такой потребности! Уберись от меня к черту, Хорохорин. Я с тобой не желаю говорить на эту тему.
Вооружившись такими доводами, она почувствовала свое превосходство и встала. Уходя, она добавила тихо:
— Не думаю я, что по-товарищески с твоей стороны подходить ко мне с такими разговорами. Это — безобразие!
Хорохорин посмотрел на нее с презрением. Все это цельное, как ему казалось, стройное, уравновешенное, материалистическое миросозерцание возмутилось в нем. Медичка показалась ему жалкой, трусливой, по-обывательски глупой. Он решительно дернулся с места, сжал кулаки, словно готовясь к реальной борьбе с каким-то врагом, и пошел прочь из буфета.
В дверях он столкнулся с Боровковым. Этот подлинно крестьянский, рослый, широкоплечий и неизменно добродушный парень, каким его все знали, только что вышел из гимнастического зала. Он еще тяжело дышал, весело играл под накинутой на плечи тужуркой мускулами и не мог не заметить некоторой пришибленности Хорохорина, с которой тот бежал навстречу неведомому врагу.
Боровков остановил его, мягко пожал ему руку с преувеличенной осторожностью, как всякий сильный человек жмет руку слабому, и потянул его за стол.
— Ты куда? Посиди-ка со мной, мне поговорить с тобой надо. Когда зачеты кончают по химии?
Состояние, в каком находился тогда Хорохорин, не располагало к отвлеченным беседам по химии. Он буркнул что-то в ответ очень неразборчиво, но сел с Боровковым и сейчас же начал говорить о своем…
— Слушай-ка, — спросил он, стараясь держаться простого, как требовал предмет разговора, тона, — как, брат, ты с бабами устраиваешься?
— То есть как? — не понял тот, — В каком смысле? Почему ты спрашиваешь об этом?
— Да ведь вот я с Анной по большей части, — пояснил Хорохорин, — а сейчас нет ее. У меня работа. Нужна женщина. Как быть? Не к проституткам же на улицу идти! Как ты обходишься?
Боровков принес с буфетной стойки стакан чая, залпом отпил половину и тогда уже покачал головой:
— Я, брат, плохо в этих вопросах разбираюсь. Хотя я тоже очень часто страдаю половой жизнью, потому что не имею случая, но только, что касается проституции, я, брат, противник, потому что я их ненавижу и можно заразиться венерической болезнью.
— Что же ты, девственник, что ли?
— Почему? Я, брат, женат. Еще в двадцатом году женился. А потом пошел в Красную Армию, служил два года, тогда был раз в отпуску и имел все с женой.
— А теперь?
— Да я уж два года не имел сношений! — засмеялся Боровков. — Два года и четыре месяца, но уж лучше еще два года не буду иметь никаких сношений, чем с проституцией или же только для потребности.
— Как же ты живешь?
— Жду отпуска! Курс кончим — дадут отпуск. Я, брат, тогда наверстаю свое с женой!
Хорохорин жался и не понимал. Боровков спросил сочувственно:
— Давно ты без Анны?
— Четвертый день…
— Только-то! — расхохотался Боровков. — Да чего ты нос повесил?
— Вот странно! — обиделся тот. — Это же как голод! Душевное равновесие от этого зависит, работоспособность…