Мы не уговорились. Я не знала, где мы встретимся Думала, в театре! — Она дышала тяжело после качелей и беготни, протянула руку с робостью.
— Вы в сортировочной продолжаете работать? — спрашивал он, пожимая ее руки. — Я заходил туда…
Она кивнула головой. Он тихонько пошел рядом.
— Скверная работа, — сказал он, — я сам там с полгода проторчал! А как вы вообще себя чувствуете?
Он задал этот вопрос с незначащей простотою. Но Зоя задумалась на несколько мгновений, прежде чем ответила: в одну секунду она проследила в памяти все тяжелые дни, прошедшие до этого последнего от самого ухода ее из дому.
И, точно подведя итог, ответила твердо:
— Я хорошо себя здесь чувствую, Семен. Именно — чувствую! Конечно, работа нелегка… Две ночи я почти не спала — и от усталости и от взволнованности… Но чувствую себя хорошо! А вот теперь я познакомилась с одной девушкой здесь, стало приятнее, чем везде, — тут! Это та самая девушка, которая в Хорохорина влюблена… — добавила она тихо.
Из темного мрака рощи светили огни в решетчатые окна, и сквозь них несся гул голосов медноголосого оркестра.
Они прошли по тропинке и очутились опять перед церковью, бывшей старообрядческой церковью, теперь переделанной в помещение для репетиций, гимнастических упражнений и кружковых клубных работ. На белых скамьях два десятка рабочих с медными трубами, флейтами, барабанами старательно по нотам разучивали какой-то победоносный марш.
— Вы знаете, — тихонько говорил Сеня, идя с Зоей в глубину еще прозрачной насквозь, еще не спутавшейся лист вою рощи, — вы знаете, ведь мне так хотелось, чтобы вы предпочли фабрику!
Она покачала головою. Он осторожно вел ее под руку по узкой тропинке, засоренной прошлогодними сучьями и листвой, и продолжал:
— Потому что я вас очень люблю, Зоя!
Она вздрогнула. Он пожал ее руку
— Вот только поэтому, Зоя. По-настоящему люблю, как на всю жизнь любят И раньше я всегда думал и чувствовал не могу полюбить девушку из той, из чужой среды Не люблю я их, не по душе они мне. А вы все-таки от них, хоть и стали нашей..
Он продолжал серьезно:
— Нет, у наших у многих дурной вкус. Они постоянно бегают за девушками не их класса. Этот дурной вкус в том и заключается, что вот это должно быть воспринято так, как раньше, в прежнем обществе, представляли себе женитьбу графа на горничной. Общество было страшно взволновано неимоверным скандалом: как это так? Он забыл наши традиции, ведь это некрасиво, ведь этого нужно стыдиться. Такое тогда было отношение… И у нас пусть такое же будет! Но ты наша, ты сейчас работница, Зоя, и я тебе могу, как своим, «ты» говорить! Хочешь?
Он обернулся к ней и столкнулся с ее взглядом, насмешливым и голубым. Она спросила:
— А ты разве у них тоже спрашиваешь, хотят они «ты» говорить или нет?
Он сжал ее руку и расхохотался:
— У нас уж такая повадка!
— И у нас тоже! — подчеркивая «у нас», ответила Зоя. — У нас на фабрике друг другу «вы» не говорят!
Она немножко высокомерно отвернулась от него, потом тут же повисла на его руке, пугливо вглядываясь в темноту
— Только уйдем отсюда. Здесь темно и везде кругом одно и то же… Что ни куст — то парочка!
По косой тропинке они вышли к театру. У входа толпились мальчишки, стояла очередь у кассы, но в самом театре, еще не согревшемся после суровой зимы, уже рассаживались ранние гости.
Места Сени пришлись к стене. Над головою у Зои висел белый плакат. На нем четко было выведено нетвердой в живописи рукою:
«Дети до 16-ти лет на собрания и лекции не допускаются. На зрелища, если под их уровень, то допускаются».
Зоя улыбнулась плакату. Под потолком вспыхнула электрическая люстра. Сеня взглянул на плакат, и Зоя тихонько шепнула ему:
— До шестнадцати лет! У нас на фабрике позавчера в больницу пришла из школы девочка, кажется, четырнадцати или пятнадцати лет, вызвала акушерку и говорит ей: «Тетенька, миленькая, сделайте мне аборт, только поскорее, чтобы в училище не опоздать…» А кому же бы и слушать лекции, как не им? Вместо зрелищ вроде нашего кинематографа!
Рядом с ними сел на скамью угрюмый человек. Зоя за молчала. Сеня обернулся к своему соседу, спросил:
— Вы здешний?
— Здешний.
— Рабочий?
— Да
— Слушай-ка, — засмеялся он, — а ведь недавно еще я тут работал, а только уж все по-другому стало! Гляжу хожу - театр, клуб, столовая, кооператив, даже парикмахерская с зеркалами… Школа, больница. А общежития какие! Да мы в городе таких комнат ни за какие деньги не найдем! Ведь вы совсем хорошо живете!
— Для того и корону свергали, чтобы лучше жить! угрюмо ответил рабочий и отвернулся.
Рядом с ним открыли боковые двери. Снаружи из рощи повеяло влажным теплом весеннего вечера. Зоя тихонько вышла за двери на высокую площадку, облокотилась на перила и посмотрела в веселую ночную даль, мимо потухающих огней поселка, за которым и отсюда виднелись берега Волги.
Река казалась переполненной водою, похожей на тягу-чий, расплавленный свинец, стывший легким туманом. Огромный серебряный диск луны дел ел гладь ее нестерпимо яркой.
Зоя смотрела вдаль, слушала доносившийся в двери голос Королева, уже о чем-то жарко заспорившего со своим угрюмым соседом, не отвечавшим ему.
— Пьянство прежде всего, — говорил он, — ослабляет нас как борцов! Оно ослабляет волю, пьяный человек за себя отвечать не может! А откуда, товарищ, пьянство пошло? Товарищ, жизнь была скучной, мы были рабами… Просвета в жизни не было, а человеку хотелось радостей… Когда выпьешь, все кажется лучше. А теперь, товарищ?.. Теперь ведь не то совсем…
В зале становилось вольно и весело. Голос Сени глох. Зоя уже не разбирала слов. Тогда ей стало слышнее, как где-то в роще, под звон гитары, кто-то нежнейшим тенором запевал песню о Стеньке Разине.
Она слушала песню, прикрыв глаза, видела волжские волны, поглощающие персидскую княжну, и таким простым и понятным казалось ей — отречься от всех плотских радостей ради идеи долга и борьбы.
Глава VI. ПОЛОВОДЬЕ
По скрипучим ступенькам на терраску поднялись с хохотом Анна и с нею незнакомый Зое рослый, мускулистый парень, с засученными для чего-то рукавами рубахи. Он перекинулся с Анной смешком, когда она подошла к Зое. Потом Зоя видела, как он, слушая их разговор, пристально разглядывал Анну с ног до головы — он только что познакомился с нею.
— У тебя места есть? — спросила Анна.
Зоя кивнула.
— Не запаслись билетами, — пробормотала Анна, перегибаясь через перила и глядя вниз, — нельзя с тобой проткнуться? У этого тоже нет! — кивнула она на парня, и тот засмеялся.
— Не видал я! А вы городские, что ли?
— Из города!
— Только на спектакль?
— А что тут делать кроме?
Он игнорировал Зою, говорил только с Анной, обращался к ней и стоял рядом с нею.
— Комсомолка?
— А ты?
— Тоже!
— Что ж тебе спектакль? — буркнул он. — «Рабочую слободку» не видала? Пойдем по роще походим!
— Для рощи время останется! — ответила Анна.
Зое почудилось — парень вздрогнул, но захохотал и обнял Анну.
— Ты что это? — отозвалась она, не убирая руки его. — Торопишься очень?
— Чтой-то тут прохладно очень! — хихикнул он.
— Анна, — шепнула Зоя тоскливо, — здесь люди кругом!
В ответ ей Анна рассмеялась, потом, всматриваясь в темноту за стену театра, где двигалась взад и вперед какая-то взволнованная человеческая тень, пробормотала:
— Это кто там, не видишь?
— Не вижу.
— По-моему, это фабричная девчонка одна. Я ее с Хорохориным видела… Обязательно его ждет!
— Тебе-то что, Анна?
— Ничего, так! Иди-ка ты на свои места! — неожиданно заметила она Зое и обернулась к парню, осторожно осматривая его с ног до головы. — В самом деле, коли билетов нет, в рощу, что ли, пойти? Не торчать же тут на крыльце.