Зоя вспыхнула.
— Я десять лет выдержу, и выдерживать тут нечего.
— Рыжинская найдет вам пристанище пока! Зоя, вы же знаете…
— Знаю.
— Ну в чем же дело? Да если у вас хоть в половину, в четверть есть такого чувства, как у меня…
Она перебила его, взглянув прямо и покойно в его глаза так близко и пристально, что заметила свое отражение в его черных блестящих зрачках.
— А вы думаете, Семен, другое что-нибудь удерживает меня от того, чтобы зайти сейчас в лабораторию и глотнуть мышьяку? Это не слова только, что я сказала в райкоме, и не для шутки я ушла из дому, Семен! Вы знаете, как я отношусь к отцу!
Он пожал ее руки и кивнул головой:
— Я знаю, Зоя, я знаю! Я потому-то и настаивал всегда на том, чтобы вы ушли из дому. Иначе всегда вы будете с отцом в одинаковом положении!
Зоя с некоторым удивлением подняла на него глаза. Он улыбнулся ей и заговорил торопливо:
— Ведь райком прав, не допуская вас в комсомольскую среду, как чуждый элемент, потому что девяносто девять процентов девушек вашего происхождения действительно чуждый элемент! Правы все, кто относится с подозрением к таким людям, как ваш отец, потому что на девяносто девять процентов они наши враги еще… Бывают и исключения — вот вы исключение! Но почему вы исключение? Почему? Я вот долго думал над этим и, по совести говоря, не додумался: должно быть, таков уже закон исключений! Может быть, вы выросли с уличными ребятами и улица вас охранила от влияния отца! Вы рано начали читать — может быть, у вас случился подбор хороших книжек… Не знаю, — засмеялся он, — да и не в этом теперь дело…
— Да не в этом, конечно…
— Дело все только в том, что вам приходится нести ответственность за эти девяносто девять процентов!
— От этого не легче!
— Нет, легче, потому что у вас есть возможность настоять на своем! У вас есть возможность добиться своего! И вы это сделаете, а не сделаете — опять они правы: вы слабовольны, в вас нет искреннего влечения, а таким и действительно место ли среди настоящих комсомольцев? Нашу ячейку и без того надо наполовину вычистить! Вы же это знаете?
— Я не спорю с вами. — Она опустила голову. — Но от всего этого, и от недоверия, и от подозрений… Я не скрывала ничего, а на меня косятся… Я не обманывала никого!
— И это я знаю, Зоя!
— Ну, и все кончено! — встрепенулась она. — Анна идет. Устроила, верно! А вы говорите с вашим Шебушевичем, и только всю правду!
Он выпустил ее руки. Анна подошла и взглянула на обоих по очереди, пожав плечами:
— Мещанские церемонии! Целуйтесь, милуйтесь на здоровье — я не мещанка! Что вы прячетесь?
Они переглянулись, улыбаясь, и не ответили ей ничего. Королев спросил:
— Как с Зоей?
— Пойдем сейчас к Верке Волковой — одна живет и может устроить. Бабкова мне о ней напомнила. Это самое лучшее. Я знаю, она — товарищ настоящий!
— Может быть, не сейчас? — спросил он. — Вы хотели, Зоя, побыть на турнире. У меня трудная игра с Грецем!
— А она вам подсказывать будет, что ли? — резко вступилась Анна. — Ну что за сантименты?
Королев рассмеялся, Анна всплеснула руками:
— Ну и бузотеры вы! Неужто нельзя без этой чепухи обходиться?
— Без какой чепухи? — лениво заметил Королев. — Шахматы, что ли, ты чепухой называешь или турнир?
— Ни то ни другое, хотя…
Она задумалась на мгновение. Сеня махнул рукою:
— Да что ты стесняешься? Крой и шахматы мещанством. Ты ведь других-то слов не знаешь!
— Нет, знаю! — обозлилась она. — Знаю…
— Я не слышал! — оборвал он.
Зоя тронула Сеню тихонько и сказала:
— Я не могу. Мне не до того, Сеня. Я вам желаю успеха и буду желать весь вечер. Довольно вам?
Он кивнул головою:
— Хорошо. Хватит и этого. Много ли, в самом деле, человеку нужно?
Он засмеялся, глядя, как Зоя с большой деловитостью покрыла платком голову, собираясь идти, и захватила с окна узелок с вещами: в жестах ее и движениях уже оживала хозяйственная заботливость.
— Ты только всего и забрала из дому? — осведомилась Анна.
Воспоминание о доме скользнуло мимо колеблющейся тенью. Зоя заметила просто:
— Потом возьму что понадобится. Пошлю кого-нибудь. Да и этого хватит…