Бабкова! Новый человек, новая женщина! Разве нам нужен мещанский уют, мещанское счастье и все эти причиндалы? Нет! Никакой любви!
Трамвай остановился за университетским бульварчиком. Хорохорин спрыгнул с задней площадки и, перебежав дорогу, без раздумья вошел в настежь распахнутое парадное общежития.
Он поднялся по деревянной лестнице на второй этаж и вдруг остановился: да, сейчас, взволнованное ускользнувшей близостью Веры, сейчас в нем было знакомое, прочное желание, но разве к Анне оно его влекло?
Он закусил губы — опять голые руки, халат, разбитое стекло и лестница, зеленые глаза и влажные губы, расплавленным зноем опалившие его: ему хотелось застонать, заплакать или разбить что-нибудь, разломать со всею силою.
Тогда он решительно отворил дверь и вошел.
Анна была дома. В наддверное окно виден был свет Хорохорин постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату.
Уже встретившись взглядом с Анной, уже бегло взглянув кругом, он понял, что и здесь равновесия не было, что и здесь все было перевернуто вверх дном. Анна не улыбалась ему, Анна не читала книги, на Анином столе не шипел примус с чайником, на Анином столе лежал листок почтовой бумаги и синий конверт с пухлыми следами растаявших на нем снежинок.
— В чем дело, Анна? — резко спросил он.
Дело в том, что я не понимаю, зачем ты сюда явился и что ты здесь у меня позабыл?
Хорохорин остолбенел.
— То есть как, Анна? Ведь я и ты… Разве я первый раз к тебе прихожу? — Он улыбнулся и прибавил просто — Да объясни, в чем дело?
— Дело в том, что я тебя прошу больше ко мне не ходить!
— Почему?
Она встала и резко повернулась к нему:
— Что это за мещанский допрос и что за собственнические права у тебя на меня? Ничего я тебе объяснять не намерена. И нечего тут объяснять. Ты такой же мещанин, как все, как эта Волкова, и вы — пара! Ступай, мне заниматься надо!
Хорохорин подошел к ней и схватил ее руки.
— Слушай, Анна, ты мне нужна сейчас… Как воздух, как хлеб. Пойдем!
Она брезгливо выдернула руки.
— Не теряй попусту времени и ступай в другое место!
— Куда? — тупо крикнул он. — Куда?
— Куда угодно!
— Анна! — с угрозой двинулся он к ней. — Ты не мещанка, ты здравомыслящий человек! Ты понимаешь, что я не могу идти на улицу искать себе женщину…
— Есть дешевые! — усмехнулась она зло. — А до остального ведь тебе дела нет, правда? Я ли, другая ли, пятая ли, десятая ли!
Он в самом деле и совершенно серьезно подумал, что женщинам, взятым на улице, нужно платить. Анна стала теперь еще нужнее. Он как будто сейчас только понял, сколько удобств, и каких важных, представляла для него именно Анна.
— Анна, — тихо сказал он. — Анна, что ты, обиделась, что ли, на меня? Мы же с тобой здравомыслящие люди! В чем дело?
Тихонько приближаясь к ней, он неожиданно обнял ее и прижал к себе. Одно мгновение она подчинилась его силе, как всегда. Он со смехом потянул ее к кровати. Тогда она грубо вырвалась.
— Паршивец! — прошептала она.
— Анна, я прошу тебя! Анна, мне необходимо!
Она отошла к столу, села перед открытой книгой и зажала уши.
— Анна, не валяй дурака! — исступленно закричал он на нее. — Анна!
— Не кричи! — взвизгнула она. — Я тебе не жена еще! Не смей кричать! Не смей!
Она затопала ногами. Хорохорин не чувствовал стыда — теперь уже им овладело настоящее, буйное желание, и он с тоскою глядел на тонкие перегородки комнаты. Сжимая в груди гнев, как кулаки, он подошел к ней:
— Ну, Анна! Анна, не сердись… Анна, ну пойдем полежим, Анна! Анна…
Он стоял над ней и тупо твердил «Анна, Анна», не находя нужных слов, чтобы уговорить ее.
Она отвернулась от него со слишком заметной решительностью. Хорохорину стало страшно: эти случайности, это дикое стечение обстоятельств, нелепости, нагромождавшиеся друг на друга, отнимали у него последние силы. Он понимал сам перед собой свою жалкость, и это вызывало в нем бессильный гнев. Гнев унижал его, а ему казалось, что он поднимает его.
Он подошел к столу и ударил кулаком по нему с огромной силой так, что и синий конверт с распухшими лишаями от снежинок вздрогнул.
— Так ты не хочешь, Анна?
— Нет! Иди в другое место!
Он посмотрел на нее угрожающе и вышел. Он прошел по длинному коридору, опустив голову и сжимая зубы: за каждой дверью — он знал это, — в каждой комнате в этот самый момент, может быть, лежа в постели, женщина желала мужчину и не смела его позвать, как он не смел к ней войти. Не было ничего проще и не было ничего сложнее! Он остановился перед одной из дверей и тотчас же отшатнулся от нее, как только там зазвучали шаги.