Алан заколебался. Он хотел было сказать: «Потому что она так же дика, как собаки, и доверяет мне», но не решился.
— Даже не знаю, — промолвил он наконец. Лавастин заметил его колебание:
— Алан, я понимаю, эта симпатичная «орлиха» могла тебе понравиться, но ты тоже понимаешь, почему именно тебе надо быть особенно осторожным.
Он уже был неосторожен со служанкой леди Альдегунды, соблазнявшей его под деревьями. И если бы не бесчинство собак, он поддался бы овладевшему им грубому желанию. Научил ли его чему-нибудь этот случай?
— Я не стал бы, раз я женюсь на леди Таллии.
Это уже слишком. Он сел на скамью и уткнулся лицом в бок Тоски. Густая вонь псины выбила из него все нечистые мысли, во всяком случае большинство из них, потому что образ Таллии слишком прочно засел в нем, чтобы что-то могло его выбить. И почему, собственно, такие мысли считаются нечистыми? Разве вожделение не от Владычицы и Господа, которые постановили, чтобы мужчина и женщина вместе создавали детей?
— Чего бы ты не стал, раз женишься на леди Таллии? — с любопытством спросил Лавастин.
— Она такая святая, чистая. Было бы нехорошо, если бы я пришел к ней не таким же чистым, как она.
— Это возвышенное чувство, Алан, я могу только гордиться тобой и уважать его в тебе. Тем более хорошо, что «орел» сегодня покинет Лавас. Если в тебе разовьется симпатия к ней, то трудно будет сохранить чистоту по отношению к будущей невесте.
Алану потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять эти слова. Он поднял голову. Непривязанные собаки рванулись к нему, прыгая вокруг и облизывая ладони.
— Прочь! — прикрикнул Алан. Они мешали сосредоточиться. — Но я не… Я и не думал даже… — забормотал он, но вдруг умолк. На фоне открытого окна он ясно видел выражение лица графа и понял, что оно означает. Не Алан соблазнялся вестницей короля, а сам Лавастин.
Вот как появился на свет он сам! Молодой человек, увидев привлекательную молодую женщину, решил заполучить ее любыми средствами, и его совершенно не интересовало ее мнение.
— Ведь матери Церкви учат, что мы должны чистыми приблизиться к брачному ложу! — почти вызывающе провозгласил он, ужаснувшись тому, что увидел отца в таком неприглядном свете. Генри-купец всегда был вне всяких подозрений и упреков.
Лавастин склонил голову и полуотвернулся:
— Итак, я слышу совершенно справедливый упрек.
— Извини, отец. — Как у него повернулся язык сказать такое, хотя, конечно, и справедливо!
Но Лавастин лишь слегка улыбнулся и подошел к Алану, чтобы жестом, похожим на прикосновение молящегося к реликварию, дотронуться до его волос:
— Не надо извиняться за правду. Я хочу, чтобы ты знал, что я сделал выводы из своих ошибок. Я давно уже взял за правило ограничиваться шлюхами и замужними женщинами, и никогда не афиширую своих отношений.
— Отец! Но ведь матери Церкви требуют от нас… Граф бурно рассмеялся и подозвал Стойкость. Она в последнее время вела себя беспокойно: приближался период течки. Самцы уже обращали на нее внимание.
— Я не настолько силен, сын. Мы должны верно оценивать свои возможности. Иначе можно впустую растратить силы, стремясь достичь недостижимого. — Он привязал Стойкость в стороне от остальных и свистнул Тоске и Ярости. Привет, как всегда, валялся под кроватью. — Впусти слуг, Алан, — добавил Лавастин, кивнув на дверь.
— А как насчет «орла», отец?
Лавастин стоял на коленях, вытаскивая Привета за передние лапы. Собака повизгивала и пыталась по возможности отсрочить свое изгнание из укрытия.
— Проклятое собачье упрямство. — Граф ободряюще потрепал собаку и подтолкнул ее к стене. После этого он обернулся к Алану: — Хорошо, мы оставим «орла» здесь. В этом есть своя логика, не так ли? Она знает Гент. Она ходила по городу и помнит его улицы и стены. Но главное — она прошла через этот потайной туннель. Какая нам польза от ее знания Гента, если она будет при короле? — Он поднял указательный палец, как дьякон, перстом указующий в небо и грозящий аудитории. — Но смотри. Никаких…
— Отец, я даже и не помышлял…
Лавастин улыбнулся:
— Может быть, не помышлял. Пока во всяком случае.
— Тогда ты тоже должен это пообещать! — неожиданно потребовал Алан, задержавшись на пути к двери.
Стойкость гавкнула, и вся свора подняла невообразимый гам.
— Цыц! Прекратить, жалкие твари! — не особенно сердясь, прикрикнул на них граф. Он не мог на них сердиться. Точно так же как не мог рассердиться на слова Алана. Получив наконец наследника, которого он давно желал и почти отчаялся когда-либо получить, граф не мог, да и не хотел, на него сердиться, хотя требование, надо признать, было нахальным.
— Хорошо. Она останется у нас… гм… в неприкосновенности. После Святого Сормаса мы отправимся в Гент. Возьмем город, заберем Таллию и вернемся домой.
Заберем Таллию. Как сундук с золотом или драгоценный кубок, который король приготовил в качестве приза. Может быть, такой она теперь и была, когда ее родители лишились своего положения и всех привилегий? Но эти изменения не коснулись ее прав на наследство и королевской крови обоих королевских домов: правящего дома Вендара и бывшей правящей династии Варре.
Слуга тихо постучал в дверь.
— А если мы не возьмем Гент?
Лавастин посмотрел на Алана так, как будто услышал фразу на неизвестном ему языке:
— Они дикари, Алан. Мы — цивилизованные люди. Гент пал из-за неподготовленности, застигнутый врасплох. С нами такого случиться не может. Однако хватит разговоров. Мы потратили слишком много времени на обсуждение простого «орла», который приносит пользу, когда летает, а некогда сидит привязанный к столбу для всеобщего обозрения и восхищения его опереньем и осанкой. Давай-ка займемся делами.
Санглант уже много месяцев почти не говорил. Даже в ответ на насмешки. Разве что обращаясь к собакам. Часы, может быть даже дни, понадобились ему, чтобы найти слова, выражающие то, что он хотел сказать.
Но он составил их вместе, не без труда. Он всегда готов к борьбе. До последнего дыхания. Он не даст Кровавому Сердцу и его псам победить себя.
— Кровавое Сердце!
Это его голос? Грубый, скрипучий, хриплый, казавшийся звериным в сравнении с легкими беглыми тонами Эйка, голоса которых странно контрастировали с их грубыми, твердыми, как металл, телами. Они были похожи на флейту Кровавого Сердца.
Кровавое Сердце шевельнулся на троне, как бы возвращаясь к жизни:
— Это мой песий принц ко мне обратился? Я думал, ты уже разучился говорить. Чего ты хочешь?
— Ты не можешь убить меня, Кровавое Сердце. И собаки твои не могут.
Тот молчал, поглаживая кончиками пальцев лежащий у него на коленях боевой топор и флейту, заткнутую за сверкающий золотом и серебром пояс. Кажется, он был раздражен.
— Научи меня своему языку. Пусть твой жрец научит меня читать по костям.
— Зачем? — спросил Кровавое Сердце насмешливо, нос нотками интереса. Казалось, он слегка повеселел. А может, рассердился. — Зачем тебе это? Ты ведь лишь пес.
— Псы тоже лают и гложут для развлечения кости.
В ответ Кровавое Сердце захохотал. Ничего не сказав, он вскоре убыл на ежедневную инспекцию реки и мастерских.
Но на следующий день жрец присел на безопасном расстоянии от Сангланта и начал обучать его языку Эйка и читать по гравированным костям. И каждый день, усыпляемый приглушенным голосом и явным интересом Сангланта — а интерес принца был неподдельным, — он придвигался чуть ближе.
Даже псы умеют терпеть.
Часть четвертая
ЛОВЕЦ СЕРДЕЦ
ВЗГЛЯД ИЗ-ПОД ЗАВЕСЫ
Сложный рельеф местности и горные цепи мешали королевскому двору найти подходящий путь из герцогства Авария в Вейланд. «Орел» мог двигаться от дворца в Экштатте прямо на запад, по тропам, непроходимым для тяжелых повозок королевского обоза. И после нескольких недель, проведенных в Экштатте, двор отправился на север по Старой Аварийской дороге, ведущей в город и епископство Вертбург. Хоть и не столь удобная, как магистраль Хельвег — Ясный Путь, пронизывающая Саонии и Фесе, дорога позволяла королевскому поезду продвигаться без особых проблем, хотя и медленно.