Он молчит, веревка лежит на бедре.
— Почему ты спрашиваешь, дитя?
— Потому что мне нужно знать, мне нужен учитель.
Он поднимает веревку и крутит ее между пальцами. Белые чешуйки его короткого плаща тихо шуршат одна о другую, напоминая шорох сухих листьев в зимнем лесу. Он оборачивается и смотрит назад, потом снова смотрит на нее:
— Ты хочешь, чтобы я учил тебя?
— Кто же еще сможет учить меня? — Надежда жжет ее сердце сильнее, чем огонь.
Он размышляет. Ракушки, камешки, бусы мигают и переливаются в свете пламени. В его ушах торчат круглые нефритовые шпульки. Черные как смоль волосы собраны в узел на макушке, бороды нет. Темные глаза, не мигая, смотрят на Лиат.
— Найди меня, и я буду тебя учить.
Она не сразу справляется с голосом, как будто он куда-то исчез. Наконец, задыхаясь и торопясь, она выстреливает слова:
— Как мне вас найти?
Он поднимает руку, показывая ей веревку, и указывает на камень:
— Иди. Портал уже существует.
Она поднимается и делает шаг вперед. Жар останавливает ее. Она не может подойти ближе.
— Не могу, — стонет она, чуть не плача. — Не могу. Что мне делать?
— Одна прядь льна ничего не держит. — Он наворачивает прядку льна на палец, слегка натягивает — она рвется. Затем он оборачивает вокруг руки свитую веревку. — Свитые вместе, они выдерживают много. Но для того, чтобы свить веревку, нужно время, как и для того, чтобы пряди знания свить в мудрость.
Он резко встает, оглядываясь, как будто что-то услыхав.
— Они приближаются.
В этот момент она видит за ним тропу, прихотливо вьющуюся между деревьями. Вдоль тропы растянулась короткая процессия, вроде походной колонны короля Генриха, только много короче. Яркие краски настолько ошеломляют ее зрение, что она не может понять, из кого состоит этот кортеж. Она видит лишь золотой диск на древке, окруженный радужно-зелеными перьями на ширину размаха рук рослого воина. Диск вращается, поражая ее своим сиянием.
— Тебе пора, — твердо говорит волшебник. Коснувшись пальцем языка, он протягивает руку вперед, к Лиат, как будто хочет погасить мокрым пальцем свечку. Шипит, испаряясь, влага, горячая вода брызжет ей в лицо. Она отшатывается, потом снова приближается к огню, но завеса задернута, занавес опущен.
Она стоит перед огнем, из которого вверх, в прохладный весенний воздух, взвивается остаток влажной дымки.
— Лиат! — На локоть ее ложится рука, но это лишь Алан, стоящий на коленях за ее спиной. — Мне показалось, ты сейчас шагнешь в огонь.
Она лизнула палец и протянула его к огню — никакого действия.
— Если бы только я могла…
— Ну, ну, не расстраивайся, — успокаивал он, не обращая внимания на собак, рычащих на пламя.
Она увернулась от его руки и шагнула назад. Кожа лица уже, кажется, испеклась, к ней было не прикоснуться.
— Я видела волшебника Аои. Он сказал, что будет меня учить, если я смогу пробраться к нему.
Он с подозрением посмотрел на огонь:
— Следует ли доверять Погибшей Душе? Они ведь не верят в Бога Единства.
— Может быть, именно поэтому, — медленно промолвила она, сама пытаясь понять причину. — Я для него просто любопытная вещица. Он ничего от меня не хочет, в отличие от остальных.
— Но как ты можешь видеть сквозь огонь?
— Этого я не знаю.
— Это тайна, как и мои сны, — согласился Алан, оставляя этот вопрос. Он заслонился от жара рукой. — Как жжет! — воскликнул он, и Лиат опустила голову, пристыженная, думая, что он теперь понимает, какие ужасные вещи она творит, что он будет презирать невежественное, неученое, нетренированное дитя колдуна. — Подумать только, что бы ты могла сделать таким огнем!
— Я уже достаточно натворила, — горько пробормотала она. В памяти всплыло лицо «льва», одного из погибших при пожаре.Никто из нас не без греха, — заметил он. — Но если ты научишься делать что-то полезное…
— Вызвать огонь на Эйка? Сжечь Гент и всех бедняг, которые гниют в нем?
— Нет, перестань. Если хотя бы испугать их огнем, обратить в бегство…
— Алан, ты же воевал против Эйка. Ты же знаешь, что они не боятся огня.
— Да. Я знаю, в городе рабы. Так, во всяком случае, говорят. Если сгорит город, сгорят и они. — Он нахмурился, посмотрел на нее: — Надо сказать отцу.
— Нет! — В этом вопросе у нее не было сомнений. — Если король узнает, что я сожгла дворец в Аугенсбурге, если узнают епископы, — как ты думаешь, что они со мной сделают?
Он озабоченно отряхивал плащ от пепла.
— Они арестуют тебя как злодейку и пошлют на суд скопоса, — согласился он.
— Но я буду тебя защищать. Я тебе верю.
— Это только добавит еще одно обвинение: что я околдовала тебя. Нет, они ни за что не поверят злодейке, вызывающей огонь. Кроме того, они не поверят, что я не могу им управлять. Они будут уверены, что я просто не хочу или что я еще опаснее из-за того, что разучилась управлять огнем.
— А ты совсем не можешь управлять им? — Он нервно посмотрел на бушующее пламя.
— Я даже не могу его погасить, — сказала она с отвращением. — Я могу только зажечь его.
— Но отцу сказать надо, Лиат. Он тебя не осудит. У него слишком много на совести, чтобы осуждать других.
— Но он может приказать мне сжечь Гент. Если он это сделает и если это сделаю я, сколько погибнет рабов?
Он заколебался. Он достаточно хорошо знал графа, чтобы понимать, что она права. Исходя из военно-тактических соображений, граф без колебаний пожертвует рабами, да и вообще мирными жителями, ради взятия Гента. Да еще к тому же за Гентом маячила благородная невеста для сына.
Из завесы дождя и тумана послышались крики.
— Они обнаружили мое отсутствие, — сказал Алан. — Срежь путь, тогда они вообще не заметят, что тебя не было. Если они и найдут огонь, тебя никто не заподозрит.
— Хорошо, милорд. — Она сама не поняла, была ли она ему благодарна за заботу или ее смешило вдруг проявившееся в нем высокомерие. У Алана совершенно не было присущего аристократам зазнайства, но, как и у Па, было у него какое-то чувство собственного достоинства, заставлявшее и других уважать его.
Рванувшись к огню, он схватил две горящие ветви в обе руки и отпрыгнул.
— Мы разожжем еще пару костров, нечего бедным солдатам мерзнуть. Пошли!
— Как вы это объясните? — указала она на огонь в его руках, но он лишь улыбнулся, потешаясь больше над собой, чем над ней.
— Кто же будет спрашивать у наследника, кроме его отца? А у графа есть другие заботы. Естественно, я никому не скажу о том, что сегодня видел.
Он ринулся в направлении криков, обе собаки устремились за ним. Она задержалась у огня, не ожидая от этого никакой пользы. Завеса больше не поднимется, портал не откроется. Со вздохом она поплелась к лагерю. Колено промокло, при каждом шаге ткань отлипала и приклеивалась обратно к коже, холодная и скользкая.
Но неудобство это мало что значило в сравнении с проблемой, поставленной перед нею волшебником Аои: «Найди меня».
Росвите казалось, что она узнала книгу, с которой не расставался отец Хью. Но он так элегантно держал ее при себе, прятал в резной сундучок, который постоянно носил за ним один из слуг, так мягко, как бы не думая, закрывал ее, так небрежно клал руку поверх переплета, что никогда нельзя было как следует ее рассмотреть. Она не была вполне уверена, что это та самая книга, которая была у Лиат в день прибытия ко двору принцессы Сапиентии.
Росвита ненавидела свое любопытство, но научилась смиряться с ним и уже привыкла удовлетворять это противное чувство.
По прошествии семи дней новорожденная девочка была помазана святою водой и благовониями и получила предложенное ее отцом имя: Ипполита, в честь небесной покровительницы монастыря. Крепкий, здоровый младенец вовсю орал от прикосновения холодной воды, с головы до пят покраснев от напряжения. Сапиентия вышла в свет и сразу же обратилась к отцу с просьбой совершить четырехдневный переход в Терсу, где условия были намного лучше, чем в монастыре.
Эта просьба вряд ли могла улучшить настроение Генриха, но Росвита заметила, что человек, который держит в руках дитя своего ребенка, ощущает некоторое торжество, как бы победу над хрупкостью бытия на этой смертной земле. Он сразу согласился, и двор снова собрал пожитки и пустился в путь. Погода в течение всего путешествия была, благодарение Богу, мягкой и солнечной. В Терсе они собирались задержаться на три недели, чтобы Сапиентия и ее дитя набрались сил для продолжения пути к Генту.