Он ударил Гордеева внезапно, хитро, снизу, крюком, под ребра. Удар был профессионально сильный и точный.
Гордеев отлетел, упал на кафельный клетчатый пол. Он бы и хотел гордо подняться, но не мог. Стенобитное орудие боли разворотило ему внутренности.
— Петр Яковлевич! — возмутилась «роговая оправа». — Как вы смеете бить пожилого человека?
— А ты вообще заткнись, поняла? — заорал, багровея, физкультурник. — А то сейчас врежу, блянах, все дерьмо сразу высыпется!!!
— Мне нужно домой! — замычала от стены дородная.
Румянощекий рыжий мальчишка заревел в голос. Тут же подхватил второй, затем заревела девчонка с огромными розовыми бантами в светлых косичках, а еще через тридцать секунд рыдали все. Получилась жуткая какофония из рыданий, возмущенных выкриков и индифферентного мычания дородной.
— Заткнитесь! — орал физкультурник.
— Мне нужно домой, — тянула дородная, покачиваясь из стороны в сторону и слепо глядя перед собой. — Мне нужно домой! Мне нужно домой!
Она вдруг медленно, лунатичной походкой двинулась к двери.
— Стоять!
— Мне нужно домой!
— Стоять, я сказал!!!
Она шла к двери с упорством бронепоезда.
— Стоя-ать!!! — заревел физкультурник.
Он рванул дородной наперерез. Лицо его стало черным, как у висельника. Налившиеся кровью глаза были неразличимы на его фоне. В сгущающихся сумерках казалось, что вместо лица у физкультурника страшная, перекошенная маска уродливого и злого экзотического божка.
Он перехватил дородную уже у самых дверей, схватил за плечо, оттолкнул, вложив в этот толчок всю силу, всю ярость, которая скопилась у него в груди. Женщина упала на пол, завизжала страшно, распахнув рот так широко, что казалось, в него войдет весь мир. Она билась в истерике, прижимая к бокам пухлые локти, сжав кулаки и прижимая их к необъятной груди. Сквозь визг на всхлипах прорывалось: «Домой! Домой! Домой!» Физкультурник в один прыжок покрыл разделявшее их расстояние и пнул ногой в бок. Наверное, уже от страха и растерянности, а не от ярости.
— Заткнись! — заорал он.
Дородная продолжала кататься и визжать. Создалось впечатление, что она вовсе не почувствовала удара. И тогда физкультурник ударил ее еще раз, а потом еще. Гордеев тяжело поднялся, схватил громилу, попытался оттащить, но тот стряхнул его одним движением плеч.
Гордеев вновь оказался на полу. В плече что-то хрустнуло сухо, словно переломилась ветка мертвого дерева. Острая боль пронзила грудь.
Физкультурник же продолжал наносить удары и тогда, когда дородная перестала визжать. Она уже не каталась и не закрывалась руками, а только глухо стонала при каждом ударе. И вдруг забилась, захрипела страшно, из рта и широкого утиного носа хлынула черная кровь, смешанная с хлопьями странной светлой пены.
Физкультурник испугался. Он прекратил экзекуцию и отступил на шаг, тяжело дыша. По лицу его катились крупные капли, рубашка на спине стала темной от пота. Физкультурник смотрел на бьющуюся у его ног гору плоти и, похоже, совершенно не понимал, что происходит.
Судороги перешли в мелкую дрожь. Дыхание дородной стало резким, с чахоточным присвистом. В воздухе вдруг запахло мочой. Платье на дородной стало быстро темнеть. По кафельному полу потек прозрачный ручеек, собираясь в щелях между плитками.
— Чего это с ней? — спросил физкультурник, с трудом унимая частое дыхание. — Чего она, обоссалась, что ли? — Отступил на шаг. — Чего? — выкрикнул он панически.
«Роговая оправа» и брыластая в ужасе смотрели то на него, то на все еще трясущееся тело дородной.
— Вы убили ее, — прошептала «роговая оправа». Даже в такой момент она не изменила мало уместному сейчас «вы». — Вы убили Ольгу Палну.
— Я не… — физкультурник стремительно бледнел. Словно бы кто-то невидимый натирал его лицо мелом. Он посмотрел на дородную. По необъятному телу пробежала последняя волна судорог, и женщина затихла. Только подрагивала почему-то левая нога. — Это не я, — прошептал физкультурник. — Это… Это… Она сама!
— Альбиночка, уведите детей, — сказала «роговая оправа» брыластой.
Та, не отрывая взгляда от неподвижного тела дородной, выдавила:
— Дети… идемте со мной.
Схватила кого-то за руку, двинулась к свободной лестнице. Дети потянулись за ней. Ощущение глобального, всеобъемлющего ужаса висело над фойе, словно невидимое покрывало. В воздухе стоял отчетливый запах смерти: сладковатый — крови, резкий, аммиачный — мочи и металлически-кислый — страха.