Жизнь была спокойной, на майорской должности. Но вот дернул же чёрт — захотелось вместе с "ветром перемен" перемен и в личной судьбе. Карьеры захотелось. Живого, как говорится, дела.
В начале 90-х, когда образовалась налоговая полиция, Лавров по протекции эту полицию возглавил. Перепрыгнув через звание, получил генерал-майора. Года два поработал начальником полиции. Построил коттеджик на "Поле Чудес", обзавелся джипом, новой молоденькой женой, детей от первого брака распихал по самым престижным вузам. И в неофициальном местном "клубе генералов" стал своим. Правда, из полутора десятков генералов почти десять были такими же, как он — однозвёздночными (их за глаза остальные, "настоящие" генералы называли звезданутыми): прокурор области, начальник местного УИНа, управления ГО и ЧС, начальник местного управления Минюста и прочие вполне "свадебные" генералы.
Но золотые деньки быстро миновали. Ввиду полной профессиональной неспособности (а на самом деле — в связи с вопиющими превышениями полномочий, выразившимися, как говорится юридическим языком, в систематическом получении взяток) его по личному указанию губернатора вывели из полиции на вольные хлеба.
Впрочем, хлеба оказались тоже неплохими: Лавров возглавил службу охраны "Спецавтохозяйства". Это только кажется, что у такого предприятия как "Спецавтохозяйство", кроме мусорных контейнеров на металлолом, воровать нечего. Ещё как есть чего! Одних неучтённых сборов за уборку территории накапывало столько, что все начальство, вплоть до мастеров, не бедствовало. Были и договора с коммерческими и прочими организациями на уборку, очистку стоков, вывоз мусора. Хотите поскорее крылышки почистить, от мусора избавиться? Подумайте, кому и сколько надо дать…
Служба охраны поначалу охраняла территорию, технику, а потом втянулась в "дополнительные услуги", предоставляя крышу мелким предпринимателям, которым было легче платить налом, чем отчислять грабительский налог на уборку территории или переводить деньги "за услуги".
И сегодня вот так, постыдно, закончилось первое в жизни Лаврова боевое крещение.
"Посадят теперь", — подумал он. Всё старое припомнят. И землю под коттедж, за которую уплачены копейки. И то, что строила его "своя" фирма, тоже почти даром, по липовым платёжкам. И связи с предпринимателями из криминального мира… Да много чего, если захотят, вспомнят.
Но главное сейчас — всё же этот попавший под рикошет мальчишка. Теперь их жизни прочно связаны. Помрёт малец — и Лаврову конец.
Рифма! Мать её так…
Он подождал у забора. Услышал, что мальчишку, как он и предполагал, лишь зацепило рикошетом, нахлобучил шапку и отправился к своей персональной машине — "Волге" с тойотовским движком.
Всё происходящее почему-то казалось ему сном. Он и двигался, как во сне. Мимо сугробов, заборов, деревьев. А потом почему-то оказался между двумя рядами жителей. Это были старики и старухи в телогрейках, овчинках, старых пуховиках. Старики и старухи смотрели на него молча, и Лавров всё глубже втягивал голову в плечи, пока подбородок не упёрся в галстук. "Ну, чего вылупились? — хотелось крикнуть ему. — Развели тут волкодавов! А они на людей бросаются. Хорошо ещё, что я попался. А если бы он девочку какую перепугал? Да она бы на всю жизнь заикой осталась!"
Народ молчал. Вообще, народ был какой-то странный, сонный, не в себе. И Лавров шёл как сквозь строй. Длинный переулок, падла. Ещё кто камнем в спину из-за забора запустит. И поделом, дураку старому.
Внезапно ему навстречу двинулся какой-то странноватый старик с лицом, посеченным мелкими царапинами, и в невообразимой мохнатой шубе.
Он шёл прямо на Лаврова, при полном молчании окружающих и в полной тишине. Даже вороны перестали каркать. Слышно было только сопение двух охранников из команды Лаврова, — они топтались сзади.
Старик остановился в двух шагах. Лавров тоже остановился.
Молча глядели друг на друга.
И вдруг Лавров почувствовал холодок между лопатками, и волосы слегка шевельнулись под шапкой.
* * *
Алёнка протиснулась между двумя военными. Над громадным, поверженным телом Джульки на корточках сидел Андрей. Рукав его куртки был запачкан кровью. Но он не плакал, и даже сопли под носом высохли. Он сидел над псиной и гладил мощный покатый лоб.
Увидел Алёнку. Потеснился. Алёнка присела рядом.
Помолчали, потом Андрей покосился на неё. Спросил сдавленным шёпотом:
— Теперь-то оживить уже не сможешь?
Алёнка промолчала. Глядела в выбитый пулей, вытекший глаз Джульки, в кровавую яму на месте глазницы.
— Теперь никто его не оживит, — тихо ответила она.
Во двор ввалились Коля-собаколов с напарником.
Постояли.
— Родители-то дома?
— Не… — ответил Андрей, не оборачиваясь. — На работе…
Собаколовы потоптались.
— Ну, тогда, значит, подвиньтесь. Мы его заберём.
— Куда? — вскинулся Андрей.
— Ну, куда… Известно: на кладбище собачье.
Андрей поднялся, вытер нос. Оглядел Колю, военных, — всех, кто набился во двор.
— А хрена вот вам! — вдруг крикнул звонко. — Мы сами его похороним. Понятно? Верно, Алён?
Алёнка молча кивнула.
Потом она поднялась на ноги, снова прошла мимо всех, вышла в переулок и быстрым шагом пошла к Лаврову, стоявшему вдалеке спиной к ней.
— Алёнка! Ты куда? — хриплым голосом крикнула заметившая её баба. Но Алёнка только упрямо тряхнула головой, — так, что слетел капюшон и разлетелись в стороны светлые косички.
Она почти упёрлась в широкую мокрую спину генерала. Ткнула его пальцем. Генерал почувствовал не сразу, — всё смотрел, как завороженный, в глаза стоявшего напротив странного старика. А почувствовав, наконец обернулся.
Увидел Алёнку, слегка удивился. Повернулся совсем, даже на корточки присел.
— Тебе чего, малявка? — спросил как можно ласковее.
— Я не малявка, — хмуро ответила Алёнка. Губы у неё задрожали. — Это ты Джульку убил.
Лавров прочистил горло, растерянно улыбнулся.
— Ну, так оно это… получилось, детка. А это что, твой пёсик был?
— Это не пёсик! — дрогнувшим голосом — вот-вот разревётся, — выкрикнула Алёнка. — Он умный был! Он никого ни разу не укусил. Шутил он так: выглянет через забор, когда незнакомый человек идёт, — и гавкнет. И всё. Пугал только. Он шутил так, шутил! Мы его в санки запрягали и катались по переулку. Он радовался, и мы тоже. А иногда тоже шутил: разбежится, и санки хлоп! — набок.
Алёнка, наконец, не выдержала, заплакала. И сказала сквозь слёзы:
— А ты его, дяденька, насмерть. Прямо в глаз. И весь бок в дырах, даже кишки видно.
Лавров выпрямился. Ему было не по себе. И показалось, что народ, стоявший по обочинам, сдвинулся с места, и как-то незаметно, крадучись, начал смыкать вокруг него круг.
— Ну… — промямлил Лавров. — Ну, вышло так. Я ж не знал…
— А теперь будешь знать, — раздался наставительный скрипучий голос: это сказал старик.
Лавров оглянулся. Его охранников как ветром сдуло, а вокруг стояли старики, старухи, дети, и какой-то расхристанный кудлатый человек с паяльной лампой в руке, и другой, в распахнутом полушубке и тельняшке, с клеёнчатой торговой сумкой на плече.
Они обступали его всё теснее.
Внезапно раздался молодой уверенный голос:
— Это что тут такое? Очередь за субсидией?
Лавров глянул: сквозь толпу прошёл молодой омоновец, плечистый, налитой, как культурист.
— Да вот… — Лавров снова прочистил горло и сказал хрипловатым, чужим голосом: — Самосуд, кажется, решили устроить.
Омоновец оглядел толпу, хмыкнул, и вдруг сказал:
— Самосуд — это правильно. Это дело даже хорошее… А то от нашего суда справедливости не дождёшься.
Народ облегчённо вздохнул, а мужик в тельняшке поскрёб заросшую щетиной шею и возразил:
— Самосуд — нельзя. Потом верёвок не оберешься.
Посмотрел на Лаврова и сказал загадочно:
— Слышь, петухастый. Вяжи-ка ты коци отсюдова.
Видя, что Лавров не совсем понял, добавил:
— Ну, если сказать по-вашему, по научному: фраернулся, так линяй. А то слепок сделают.